Борис Екимов - В той стране

Я гляжу на него и думаю, что старость не такая уж страшная пора. Да. Именно так…

Городской день пролетел незаметно. Лунякин выехал с хутора затемно, ко времени в город успел и там, колхозные дела управляя, нигде будто не рассиживал, лишь перекусил наспех в каком-то буфете – и день промелькнул. Осталось лишь время кое в какие магазины заскочить да заехать к свояченице – родной сестре жены, – передать гостинцы да приветы. Оттуда он выбрался не сразу: поужинал, новости рассказал да выслушал, – в общем, тары да бары. Оставляли его до утра, но Лунякин ночевать решил у старинного товарища, с которым дружил с детства, сельхозинститут вместе кончали. Товарищ был по рождению человеком городским, но с малых лет подолгу жил на хуторе, у деда с бабкой. В детстве и младости бедокурили вместе, потом учились в институте. Окончив учебу, товарищ остался в городе, Лунякин вернулся к себе, в колхоз. Но старое не забывалось. Старались, по возможности, видеться. И нынче, коли случай выпал, Лунякин решил заночевать у друга.

А там, куда Лунякин спешил, гостей не ждали. Уже собирались ложиться спать, досматривали телевизор, позевывая. За окном стихал город: гул машин, громыханье трамваев полегоньку утишивались. И тут объявился нежданный гость – Лунякин.

Прибыл гость, и квартира словно сбросила дрему. Хозяин пошел вниз, во двор, отпирать гараж. Своей машины пока не было, но гараж имелся. Хозяйка готовила скорый ужин. Хозяйская же дочка хрумтела хуторским гостинцем – репкою. Теперь, по весне, тем более в городе, этот нехитрый овощ был едов и сладок.

Когда мужики вернулись в квартиру, уже и хозяйка репкой баловалась, грызла. Гость засмеялся, спросил:

– Лучше ваших апельсинов? То-то… Ты помнишь? – обратился он к хозяину. – Раньше-то как ее любили. По краю левады насадит мать, оставит в зиму, а рано весной, еще никакой зелени нет, так в охотку едим. Потом перестали сажать, позабыли. А это наш новый агроном привез, говорит, лечебное, от всех болезней, называется топинамбур. Получше разглядел: да это же репка! Помнишь?

– Репка… – передразнила гостя хозяйка. – Ты чего глаз не казал всю зиму? Нету и нет…

– Наскучали? – спросил Лунякин. – Приехали бы на провед. Дурачья зима какая-то, – пожаловался он. – То одно, то другое. Зимовка тяжелая. Потом опять меня в район сватали, еле отбился.

Лунякин председательствовал в колхозе, и который год уже звали его в район.

– Не хочешь в начальство?

– Нет. Не желаю. А потом я ногу сломал, – вспомнил он. – Да… Угораздило. На ровном месте сиганул и не встал. Срасталась плохо. Видно, уже не молоденькие, – пожаловался он.

– Ну да? – удивилась хозяйка. – Слава богу, дошло, – и, поглядев с улыбкой на мужа и гостя, добавила насмешливо: – Женихи…

– Отженихались… – покачал головой Лунякин. – Отгулялись, седоклокие… – взъерошил он свои густые черные волосы в жестких кольцах. Седины там было не счесть. – Отгулялись… Теперь вот чья пора, – шагнул он к хозяйской дочке, обнимая ее. – Мои девки велели тебя привезти. Каникулы ведь… Троек-то нет?

– Нет, – ответила девочка.

– Ну, и поехали. Завтра поднимемся – и айда. Дела я сделал.

– А секция? А музыка? – всполошилась хозяйка. – Да там и каникулы-то – кот наплакал. Неделя всего.

– Мама… – просяще протянула девочка.

– Поедем, поедем, – успокоил ее Лунякин. – Мне девки приказывали – высшее начальство. Они уж с каких пор галдят. Моды им городские расскажешь, песни. Молочка попьешь. Заморилось дите совсем с секциями с вашими, – пожалел он.

Хозяйская девочка и впрямь гляделась не больно хорошо. Рослая, но в юной худобе: с тонкими руками, угловатыми, худыми плечиками.

– Ну, ладно, поезжай, – разрешила мать. – Но чтоб вот такая приехала… – надула она щеки. – Хуторская…

– Сделаем, – пообещал гость. – Поставим на интенсивный откорм. У нас скотина за сутки по килограмму привеса дает. А мы чем хуже? А? – спросил он. – Даешь килограмм привеса? Берем обязательство?

– Берем, – весело согласилась девочка.

– Вот и хорошо. А где дедуня? – вспомнил вдруг гость. – Либо уже спать улегся? С курами? Или на гости подался?

Хозяин смешался, растерянно поглядел на жену, но и та не сразу нашлась, замерев с недоеденной репкой в руках. Девочка, дочка их, взглянула на смолкших родителей и сказала спокойно:

– Дедушка у нас не живет. Он теперь в доме престарелых.

– Не болтай, чего не понимаешь! – оборвала ее мать. – Сколько раз говорить, не в доме престарелых, а в доме ветеранов войны. Ветеранов войны, – подчеркнула она. – Это огромная разница. А ты плетешь… Иди ложись спать! Утром не добудишься, не поднимешь ее, а вечером…

Девочка опустила глаза и ушла, хозяйка продолжала речь:

– Услышит где-то и плетет. Повторяет чужие глупости. Не варит башка. Пойду и я ложиться, – внезапно решила она. – Вчера так плохо спала, и завтра чуть свет… Так надоело…

Она ушла, и мужчины остались одни, в тесной кухне, за столом, друг перед другом.

На воле отходил к ночному покою вечерний город. Реже и звучнее бежали по пустеющей гулкой улице трамваи. В небе, над крышами, в стороне западной, светила неяркая, но чистая заря. В кухне темнело.

Молчать было тягостно. Хозяин завел разговор:

– Тебя куда в район-то сватали?

– В управление, – не сразу ответил гость.

– Не хочешь?

– Нет. Бумажки перебирать, на людей цобекать да забегать начальству вперед, в глаза заглядывать. Смолоду не привык, а теперь…

Они сидели друг против друга, два нестарых еще мужика, чуть за сорок обоим, – плечистые, крепкие, но в ранней седине.

Говорили о городских да хуторских новостях, перебрасывались словами, но в глаза друг другу боялись взглянуть.

– Так как же с дедом-то? – не выдержал, наконец, Лунякин. – Чего ж вы его так?

Хозяин вздохнул, ответил нехотя:

– А чего дед? Дед живет неплохо. Можно сказать, у Христа за пазухой. Дом ветеранов войны. Для ветеранов специально построили. Сейчас знаешь как к этому делу относятся. Для них – лучшее. Там все блестит. Кафель югославский, пластик, красочка тоже импортная, паркет, ковры, зимний сад, всякие процедурные кабинеты, врачей куча. За ними как за детьми малыми.

Хозяин начинал говорить будто нехотя и чуть виновато, но постепенно смелел, поднял голову, и голос его звучал тверже:

– Врачи, медсестры – весь персонал… В обкомовской больнице такого нет. Кондиционеры, цветы, питание.

Лунякин сидел все так же, склонясь над столом. Он слушал и слышал все, но виделся ему почему-то не шик-блеск с югославским ярким кафелем и коврами, а какая-то невзрачная комнатенка, больничная коечка и дед – под серым казенным одеялом. Виделось такое – и все.

Деда увезли с хутора прошлой осенью, еще по теплу. Получилось все как-то быстро: приехали, забрали, дом удачно продали. Хороший был у старика дом, и глядели за ним хорошо, бабка рук не жалела. Весной старая умерла, остался дед сиротой. Лишь внук в городе да еще племянник. Туда его и забрали.