Евгений Кулькин - Мания. Книга первая. Магия, или Казенный сон

– Так это я писал!

– Но письмо анонимное.

– Теперь уже нет.

– Ну, значит, мне вас Бог послал, – произнес Георгий.

– Это еще как сказать.

– А что, есть сомнения?

– Да ничего вы ему не сделаете! – начал горячиться Конебрицкий.

– Да мы ничего и не собираемся делать. Хочется разобраться.

Над их головами вскричала иволга.

Костя вздрогнул.

– Страшный человек, этот Прыга, – сказал. – Так всех в бараний рог свернул, что никто и слова сказать не смеет.

– А вы это все откуда знаете? – спросил Прялин.

– Да я прораб на этой стройке. Только он меня ни к чему не подпускает. Везде все сам. А чуть кто скажет поперек…

– Ну и что тому бывает? – спросил Георгий.

– Никто не знает! Но только потом человек две недели взор от долу не подымает.

Конебрицкий чуть подоглянулся и произнес:

– Да, кажется, он сам сюда идет.

И, вскочив на велосипед, тут же скрылся в приречных кустах.

И Георгий увидел, что к нему действительно шел коренастый длиннорукий человек с соломенной шляпой на голове.

– Меня ищешь? – вдруг спросил он, не поздоровавшись и вообще не выказав никаких признаков, что обратился к человеку.

– Если вы – Прыга, то да, – степенно ответил Георгий. – Но утолите сразу любопытство: откуда вам стало известно, что я именно здесь?

– А вон ту ворону видишь? – он указал на ковыляющую на косе птицу.

– Ну?

– Так вот тут, – он постучал костяшками пальцев по стволу дерева, – хавира, гнездо, стало быть, ее, и коль она с него слетела молчака – значит, чужой человек.

– А когда же она орет? – спросил Георгий.

– Это если животина какая-нибудь тут отирается.

– А от своих, значит, не улетает?

– Так зачем ей от нас лететь, если мы ей хавать даем. То есть кормим.

Георгий погонял под подошвой камешек, повыпендривался, так сказать, чтобы не делать паузу слишком скучной, потом спросил:

– А откуда вы знаете, что я ищу именно вас?

– Листопадовка – не Париж.

Он стал сворачивать «козью ножку». Однако табаком ее не начинил, а, сделав коленце у самого верха, взял в рот и устроил в зубах ей вирюхление. И так, если признаться, это нервировало Георгия, что он вдруг сказал:

– А чего же не закуриваете?

– Вредно, – просто ответил Прыга. – Болезнь какую-нибудь наглыкать можно. А зачем это трудящемуся человеку?

– Вот про ваш труд я и хотел с вами поговорить, – произнес Георгий и пригласил присесть на береговой терраске.

Прыга выслушал суть письма с тихой, этакой снисходительной улыбочкой, пару раз поднимал большой палец, чтобы молчаливо похвалить автора байки, потом – уже в конце – хрипловато захохотал.

– Лев Толстой и – не меньше! – воскликнул. – Вы его в Союз писателей примите.

– А кого? – спросил Георгий. – Ведь письмо анонимное.

– Ну хорошего мастера и по почерку можно узнать.

– Так вы кого-то подозреваете?

– Ну уж зачем так, начальник? Подозревает милиция. А я – знаю.

– Ну и кто, по-вашему, автор?

– А тот скес, который только что отсюда слинял.

– Да тут вроде бы и никого не было!

– Не темни! – вдруг перестал улыбаться Прыга. – И не туфтуй. Тебе это не личит.

Он подфутболил попавшую под носок сапога ракушку, потом заключил:

– Конебрицкий его кличут.

И поднялся было уходить.

– Ну так вы ничего мне не сказали, – остановил его Георгий.

– А о чем тут базарить, я бугор чистый, и вводить меня в закон не надо.

– А как это доказать? – неожиданно вырвалось у Георгия.

– Да так же, как это делает девка, чтобы убедить хевру, что целка.

– Не понял.

– А чего тут понимать? Кинь меня на четыре козанка, и сразу станет ясно, дающий я или оттаскивающий.

Если честно, до сего момента Георгию казалось, что он довольно хорошо знает воровской жаргон, или, как говорят блатыши, феню. Но Прыга говорил так непонятно, что становилось неловко прикидываться дурачком или лаптем.

– А еще потолковать с кем-либо из ваших можно? – спросил Георгий.

– А чего же? – Коська подщелкнул пальцем, и тут же из кустов вынырнул пацан, за поясом у которого был изящный – с резным надкопытьем – топорик.

– Свистани, – попросил его Прыга, – кого-нибудь.

И парнишка – одними губами – так заливисто затрелил, что у Георгия даже в ушах засвербело.

И уже через минуту сюда подходил широкий – хоть положи, хоть поставь – мужик с разлатыми, явно нажаренными черенком лопаты ладонями.

– Здравствуйте, – протянул он Георгию рукав своей куртки. И пояснил, почему так ручкается: – Лапы у меня грязные.

Георгий же представиться не успел, так как в этот самый момент заговорил Прыга.

– Чувак ботает, – кивнул он на Георгия, – что я – чернушник, что свои харчики собирать вас силю. А если кто хипишь поднимает, начинаю харить с утра до вечера.

Мужик мутновато моргал.

– И вместо валюты, – продолжил Коська, – трекает, что я вам вафлю в грызло мастырю.

– Да он что, оглоблей зачат был? У нас, считай, коммунистическая бригада, один за всех и все за одного. Тут сачков и дурачков нету.

– Ну а почему бригадир с вами не работает? – спросил Георгий.

– Кто это сказал? Он по мыслительной у нас части. А мы – по вкалывательной. Тут, брат, шармак не прорежет. Как потопаешь, так и…

– А сколько вы в прошлом месяце получили? – задал, как показалось Прялину, он самый каверзный вопрос.

– А это производственная тайна. Я же не знаю, кто ты и откуда. Вдруг бандюга какой-нибудь, грабанешь и ох не скажешь, а у меня жена и дети ждут не дождутся, когда я с деньжатами домой возвернусь.

Мужик подсплюнул, видимо, от попавшего ему в рот комара, опростался и заключил:

– Так что у нас все лучше, чем где-либо вместе взятое.

Когда мужик ушел, Коська сказал:

– Дома у него семеро муравьев! А сам по профессии – не поверишь – инженер! А что ему там платили? Объедки с барского стола! А у нас его, вишь, на юмор тянет. Достаток всегда человека преображает.

Он опять подфутболил в воду ракушку, посмотрел, как расходятся круги на поверхности реки, потом неожиданно произнес:

– Я знаю даже то, что было главным в той самой жалобе.

– Интересно!

– Не очень. Потому как вот это как раз правда.

– Что вы имеете в виду?

– Мою контрибуцию.

У Георгия забилось сердце так, что стало обидно за такое мальчишеское волнение. Он представлял, какой колоритный выйдет материал. В нем он расскажет не только о самом факте грабежа отходников, но и о том состоянии, которое поймал именно здесь, в Листопадовке, где понялось, кажется, почти что главное: для настоящей муки – нужна зрелость души.

Но он как бы смаковал окончательное признание пахана. Даже зачем-то бросил взор вокруг и только сейчас заметил расселившиеся под деревьями метлистые курчавые растения, чем-то напоминающие ковыль, при ветре мельтешащие в глазах. Исчахшие простонародные травы едва существовали в этом соседстве. И изнуряли сухостно терпким духом раздавленной в пыли полыни.