Алексей Уманский - Без иллюзий

Зайчатина в умелых женских руках прошла на ура и в первом, и во втором блюде. Опять-таки выпили, но немного – Саня Подосинников решил сделать операцию аппендицита у пациентки, которую на днях положил в стационар с приступом. Уйти от нее на три дня, оставив взыгравшийся аппендикс на месте, он опасался – мало ли что может произойти, особенно в соответствии с принципом наибольшей подлости, когда случается именно то, чему бы лучше вообще не случаться, как раз в тот момент, когда тебя нет в нужном месте. А ведь он головой отвечал за жизнь своих больных. При нем не так давно в больнице уже имела место скверная история, хотя сам Саня и не был напрямую в чем-то виноват. В больницу принесли парня, раненого в живот во время поножовщины. Саня уже оперировал, когда вдруг погас свет – что-то произошло на дизель-электростанции. Резервного источника электроэнергии в больнице не было. Продолжать ревизию внутренностей и зашивать то, что следовало зашить, приходилось при свете карманных фонариков, которыми освещали операционное поле две сестры. В основном Саня проделал хирургическую работу удачно, но один маленький разрез все-таки не заметил. А потом он себя проявил. Больной умер. Тело подвергли вскрытию, провели экспертизу, нашли незашитый разрез – прокурор сразу открыл уголовное дело против врача, проводившего операцию. Следствие, правда, подтвердило, что подобающих условий для работы у хирурга в тот раз действительно не было, а потому и не мудрено, что он чего-то тогда не досмотрел. Уголовное дело прикрыли в связи с невиновностью врача, но повторения подобной ситуации Саня совсем не желал. А хотел он отправиться вместе с гостями на три дня в дальнюю промысловую избушку Ивана Абатурова, и потому составил себе такой план. Сегодня сделать операцию, на завтрашний день ради контроля состояния остаться в поселке, сделав еще один короткий выход из Бажелки, а уж потом, если все будет в порядке, уйти на три дня. Заметив интерес к своим профессиональным делам со стороны Люси Кононовой и Михаила, он предложил им присутствовать при операции. Другой Люсе – Подосинниковой – смотреть на работу мужа было уже неинтересно.

Начиная с того момента, когда Саня скальпелем буквально царапинкой обозначил место будущего разреза на животе пациентки и тут же разрисовал-закрасил все поле тампоном с йодом, а потом обколол новокаином, Михаил, да и Люся тоже, поняли, что любопытство завело их куда не следовало. В свете полусферической бестеневой лампы Саня уверенно добрался до источника воспаления, достал и показал отросток, перевязал его у основания хирургической нитью, удалил этот очаг гноя, временами промокая тампонами излившуюся из тканей кровь, хотя он и поставил уже немало зажимов. Помещение операционной было просторным, атмосфера в нем довольно прохладной, но отчего-то она казалась неприятно душной, и их с Люсей стало немного мутить. Они сперва надеялись, что это пройдет, однако ничего не проходило. Тогда Михаил спросил Саню, можно ли им уйти. Саня, который уже накладывал швы изогнутой по окружности иглой, которую вытаскивал с помощью зажима, не отрываясь от дела, ответил: «Конечно, идите. Это от непривычки к запаху крови». – и они ушли. Делиться впечатлениями от увиденного ни друг с другом, ни с кем-то еще, их не тянуло. Наоборот, хотелось, чтобы выветрился не только запах крови из носа и легких, но еще и из памяти то, что выпало отнаблюдать. А ведь это было простейшее дело в хирургической работе, с которым удалось справиться без осложнений в достаточно короткое время. Что же говорить тогда о многочасовых операциях с куда более трудно достижимыми местами поражения организма, сложность которых вдруг стала особенно ясной даже на примере такой элементарной и тривиальной операции, как аппендицит? Дико сложная работа, болезненная и опасная для больного, изнурительная, нервная, тяжелая и опасная для врача. А что знает о ней рядовой обыватель? Да почти ничего. Все в курсе дела, что хирург режет тело и что-то из него вырезает, но мало кто ведает, как трудно хирургу все им разрезанное зашивать, вообще как легко сделать разрез чуть глубже, чем надо, или дальше, чем надо, или что-то где-то упустить из вида – и так далее – всего не перечтешь. А ведь люди разные, абсолютно стандартных решений и приемов в столь многообразном множестве клинических картин быть не может – какой уж тут может быть стереотипный подход к несусветному разнообразию! В результате знакомства с реалиями хирургии Михаил понял, что от нее по возможности надо держаться подальше и как пациенту, и как наблюдателю. А еще – какой сложностью отличается эта работа, как она взыскивает с оператора и его внутренней потенции буквально все, что у него есть: и знания, и изобретательную находчивость, способность к экспромтам, и умение удерживать себя от паники, когда непонятно, что делать дальше, и Бог знает, что еще. Ведь недаром имя Творца Мира – Демиург, а корректора человеческих организмов – хирург – содержит одну и ту же корневую лексему – ург, творец. Конечно, разница между этими ургами невообразимо огромна, и все-таки этот общий корень двух разных слов свидетельствует о том, что в профессии хирурга есть нечто с оттенком Божественных возможностей, вложенных Свыше в руки людей.

Когда Саня завершил операцию, вся компания снова села за стол, и на сей раз за беседами и пением было выпито заметно больше, чем раньше. Сане требовалось расслабление, остальным просто хотелось чувствовать радости бытия. Люся пела вошедшие в моду старинные романсы и новые песни в духе цыган. Михаил далеко не все эти вещи слышал раньше, но, сравнивая Люсино и профессионально-артистическое исполнение известных ему вещей, он решительно отдавал предпочтение Люсе. Звучности, искренности, волнения, передающегося слушателям, ей было не занимать. И ей особенно удался благодаря всему, что она вкладывала в свой голос, романс «Калитка», словно это было не пение, а откровение о своей любви, адресованное всем. Считать, что Люся воодушевлена чувством именно к нему, Михаил пока еще не находил никаких оснований, но отныне ему было очень радостно знать, что она способна на это, независимо от того, кто окажется ее избранником – он или не он. Жаль было только, что Люся курила – это, надо думать, не улучшало голос, а ему такая привычка не нравилась совсем.

Наутро, проверив состояние прооперированной накануне больной, Саня с облегчением присоединился к готовой к выходу компании. На сей раз их повели по менее вырубленным местам. После вечернего возлияния бодрости хватало не всем. На этот случай доктор Подосинников прихватил с собой лекарство – бутылку водки – дал хлебнуть из нее всем нуждающимся. – «А ты почему не пьешь?» – спросил он Михаила. – «Да мне не хочется.» – ответил он. – «Хлебни! – потребовал Саня. – И начнем соревноваться в стрельбе!» – «Какое тут соревнование?» – усомнился Михаил, однако пару глотков из горла сделал – уж очень ему нравился этот молодой доктор, в одиночку, как в старые добрые времена, противостоящий всем хворям и эпидемиям в земстве. Нравился он и пациентам. Это они с Люсей выяснили еще вчера, когда он, демонстрируя им скромное техническое оснащение своей больницы, с горечью, но не без гордости за результат признался, что и половины всего это не имел бы, если бы не был «ебанным депутатом районного совета»! Люся потом со смехом повторила: «Миша, представляешь, как он ценит свою принадлежность к выборному органу власти! Ебанный депутат районного совета! Это же надо так сказать!» – «И охарактеризовать заодно всю видимую мощь районного органа представительной демократии через пятьдесят лет после установления самого гуманного общественного строя на Земле», – добавил Михаил. Желающие опохмелиться допили бутылку до дна и поместили ее горлышком вниз на вершину молодого деревца в качестве мишени метрах в пятидесяти от стрелковой позиции. Мелкашка переходила из рук в руки. Михаил, любивший стрельбу еще с первого курса института, когда посещал стрелковую секцию, на сей раз почему-то очень хотел, чтобы бутылку разбили до того, как подойдет его очередь. Однако все остальные уже сделали по выстрелу, а бутылка все еще оставалась цела. Михаил вскинул винтовку, как когда-то, стреляя «стандарт» в положении «стоя» в тире: левое плечо до локтя уперто в бок тела, пальцы левой ладони разделены – четыре пальца спереди подпирают цевьё, большой палец уперт в предохранительную скобу спускового крючка. Мушка не очень хотела стоять строго в середине прорези открытого прицела и вообще она немного приплясывала по кругу около совсем небольшой мишени. Он выстрелил. Бутылка не разлетелась, но с ней все-таки что-то произошло. – «По-моему, я ее зацепил», – сказал Михаил, возвращая винтовку Сане. – «Думаю – да», ответили в один голос доктор и «ебанный депутат», – и оба они вместе с Михаилом пошли посмотреть. У бутылки оказался отколот бок, но горлышко и донышко соединялись остатком стенки. –«Ну вот, наконец-то! – с облегчением сказал Саня. –Теперь можно двигаться дальше!».