Игорь Кулькин - Лабиринты угроз

– О, Санек! Привет! Кровь сдавать? Правильно, ты, я смотрю, перебрал вчера, ха-ха… – зашустрил какой-то молодой голос.

– Девушка, вот вы ушли, и все перепуталось! – опять возмущалась та же вздорная бабулька.

– Я же вам показывала, за кем я. Вот за этим мужчиной, – оправдывалась девушка.

– Вы мне другого показывали!

– Я вас вообще не помню, – донесся басистый мужской голос.

И тут – среди этих пустых слов – он услышал стук каблуков.

Даже не открывая глаз, определил, что в коридоре появилась красивая женщина. Уловив это, открыл глаза. Она шла смело и быстро, неся за собой отстающий, вздыбившийся плащ.

– Дельная фигура! – пробормотал мужик рядом, и Георгий выправился, сел прямо – а то почти сполз на сиденье. Девушка спросила крайнего и остановилась у стены. Открыла фиолетовую сумочку.

– Привет, Софьюшка, – сказал Цыплухин.

Она удивилась – и обрадовалась. Они отошли к стене, и он стал быстро расспрашивать про все, что случилось за этот мимолетный месяц, что они не виделись, вместивший немало событий. Спросил про Гамзата, терроризировавшего ее беззащитную кротость. Являлся он обычно посреди ночи, устраивая вой да ругань. Через стенку Георгий часто слышал – благо не спал по ночам, сидел в чатах – его громоголосую речь. Чего ей стоило прогнать этого проходимца, в своей жизни и пальцем не шевельнувшего ради настоящей работы! Но она терпела его. Когда окончила школу, ей сулили карьеру, полную неизбежных удач. Красавица, два иностранных языка, музыкальная школа по классу фортепиано. Но из Москвы, куда отправилась поступать, явилась ни с чем. Помыкалась по разным работам, тягучим и занудным, задержалась продавцом в бутике одежды, посреди торгового центра, по соседству с ювелирным киоском. Там познакомилась с Гамзатом – студентом из архитектурного вуза. Он пришел покупать цепочку, но в ювелирном продавец отлучилась, и он, слоняясь, зашел к Софье. После короткого разговора – Гамзат ничего не купил – они договорились встретиться в кафе, и уже к концу недели он переехал к Софье, привез чемодан и букет гвоздик.

А Георгий, влюбившийся в Софью во время линейки в десятом классе, а живший через дверь от нее, был потрясен и даже унижен этой нескромной вестью. Как она могла! Конечно, он все откладывал объяснение с ней, отделывался шуточками да пустяшными разговорами в лифте, но она-то чувствовала наверняка весь огонь, бушевавший в нем. И ведь Цыплухин уже мысленно представлял себе объединение их квартир, и единство судеб, и тихие радости быта… Все рухнуло в один миг. И еще долго эта пошлая мысль о возможном счастье преследовала Георгия, он чувствовал ее во всем – в бегущих линиях трамваев, в душной тишине ночных кварталов, в радостных криках, слышимых даже сквозь стены. Что ему было делать? Грустные статусы в социальных сетях, всеми понимаемые по-разному, не удовлетворяли его, тогда он и решился создать свой блог в Твиттере и писал туда, заглушая тоскливые мысли. Число посетителей страницы росло, и увлеченный Цыплухин скоро стал забывать и Софью, и беспокойного соседа, благо что тот скоро и съехал, найдя новое гнездо в дебрях соседнего промышленного района. Понеслась новая жизнь, появились друзья, жившие по вольным и бесшабашным законам… Софья забылась.

Она восхитительна. Даже сейчас, когда Георгий уже почти выветрил ее из головы. Сразу вспомнил, как они гуляли после выпускного вечера, и были пустынные улицы, и луна, сочившаяся сквозь тучи, и романтика накатывала, как морской прибой. Там, откуда они ушли, лился алкоголь, звенели песни, раскатывался танцпол, а они выбрали уединение и бродили без цели.

– Как живет София Перцева? – спросил Георгий, как всегда, подлаживаясь под шутливый тон. Правда, он никогда не выходил у него толком. Всегда чувствовал себя канатоходцем, готовым вот-вот сорваться. Но по-другому и вовсе не получалось начинать разговор. От дикого смущения ломило голову, и он предпочитал пошутить, чтобы сохранить лицо. Даже с близкими друзьями выдерживал этот искусственный тон.

– Живет и здравствует, – ответила София. – Сам-то как?

– Пылим потихоньку, – сказал Цыплухин.

Как же он ревновал ее! Хотел украсть и увезти. Устроить дуэль с Гамзатом и отстоять свою любовь. Но все закончилось лишь словами, сотнями слов. Коротал бессонные ночи перед монитором компьютера, а когда слышал, как открывается ее дверь – кидался к дверному глазку. Смотрел, как она выходит, как ждет лифт. Потом укорил себя, что этой трусливой привычкой дела не поправишь, перестал бегать к дверям. Стояло сумрачное лето, дожди застлали небо от края до края. И он уверял себя, что пересилит и постучится к ней в дверь, прогонит этого постылого Гамзата, вернет себе ускользающее счастье… Но не постучался. Постарался забыть и уехал на неделю в Туапсе. Время ушло.

И что теперь говорить после банальных приветствий? Так и хотелось сказать задиристо-затейливую мудрость, показать, что теперь он живет в темпе жизни, на острие современных событий. Но крутились на языке только мелкие грубости. Навязалась на ум фраза случайного собеседника, с которым беседовали в табачной мути, посреди полночи, в квартире Апанасова. «У женщин, – говорил он, – голова работает в неизвестном науке направлении. Я с ними вообще не говорю трезвым. Просто не знаю, о чем с ними говорить… Опадаю в туман какой-то, в бездну. Ни смысла, ни совести не остается… А вот когда выпью, так слова сами просятся, даже удивляюсь себе, что нагорожу. И все, главное, в тему, все в ряд. Сижу, бывало, и сам поражаюсь, сколько отсебятины наплел, прям сукин сын, не меньше…»

И Георгий, когда пытался обыграть эту мысль в своем блоге, с вызовом захлопнул ноутбук… Слова не шли. Он даже набрал целиком распечатку того вечера, вспомнил все почти дословно. И каждое выражение вроде было к месту, но оскорбляло невыносимо. Злили все эти игры с совестью, когда пытались оправдать то, что оправдать нельзя. Ведь разврат есть разврат, и Георгий плохо понимал людей, которые не пьют и не курят, зато развратничают и смотрят на других свысока – мол, одолели дурные привычки. А разврат, может, пострашнее, чем курево и водка! Он душу разлагает, а не тело… И после этих размышлений ему снились приговоренные сны, он не мог отделаться от них, даже если бы захотел. В его сне всегда присутствовал человек с дородным чемоданом, шагающий по железнодорожным путям, пока сзади не загорятся огни, не загудит тепловоз. И он метался среди рельс, как загнанный зверь, цеплялся за перрон и не мог вылезти из этой прогорклой ямы. И просыпаясь, Георгий не мог понять, что же это ему явилось – самая что ни на есть простоволосая правда или изощренная ложь, столь обычная в снах? Чего ждать от таких снов? От такой бесцеремонной атаки на свою сущность? Он чаще бывал у Апанасова, даже обсуждал эти свои сновидения с развязной дамой, представившейся хироманткой, а оказавшейся преподавателем религиоведения. Но ничего ценного не вынес он тогда из их разговора, если не считать того, что дама предложила проводить себя до дома, а Георгий предложения не принял. Дама ему не нравилась, но Цыплухин чувствовал, что алкоголь бушует в крови и по дороге до ее дома ситуация может перемениться – и здравый разум пересилил.