Любовь Сушко - Перо из крыла Ангела. Тайны творчества

Сам Баюн показал свою опаленную в нескольких местах лапу, что и являлось свидетельством того, что такие рукописи ему все-таки попадались.

Некоторым показалось, что в комнате даже запахло гарью.

И в тот миг, когда все ждали оглашения списка тех романов, которые кот считает живыми, горящими, произошло какое-то замешательство.

Кто-то был уверен, что его роман полыхал ярким пламенем, и опалил шерсть на лапе кота, ведь после смерти издают их более охотно, надеясь на посмотренной славе заработать дополнительную прибыль.

Кто-то, потерявший надежду, готовился к высшему суду, кот, скорее всего, готовил их ко второму, чтобы не было так мучительно больно и страшно там, где дела и судьбы знают наперед. Но в тот момент, когда кот готов был завершить свою просветительскую деятельность, произошло еще что-то. Все повернулись к двери, почувствовав неладное, в комнату вошел, а вернее боком протиснулся Гений.

Это явление творца народу немного ошарашило даже кота, что уж говорить обо всех остальных.

Вероятно, он вышел из своего покоя, из своего домика, увитого плюшем и виноградными лозами в первый раз с тех пор, как оказался на небесах, это точно конец света, если он здесь.

– Елизавета пропала, – отвечал он сразу на все не заданные вопросы. – Пока она была со мной, я не замечал этого, даже когда пропала, не сразу заметил, а теперь вот потерял покой и сон и не могу один оставаться. Мне нужна моя царица, без чудных мгновений, когда она явилась, мне не прожить и дня.

Немая сцена из «Ревизора» повторилась снова в нехорошей квартире. Ядовито усмехнулся и потер ладони от удовольствия критик Гадюкин, если бы кот не растерзал его взглядом, то он бы еще сказал что-то, но был лишен дара речи, застыл с открытым ртом. Что-то тоненьким голосом вопил господин Кукольник – самый знаменитый и плодовитый из всех литераторов того времени.

Так как Председатель оставался без головы, то сказать он ничего не мог, но очень хотел намекнуть на то, что у нее вероятно новое свидание с Мефистофелем и новый бал, куда еще могла пропасть эта ведьма, простите, королева, в миру царица Елизавета, а то и сама богиня Лада.

Остальные писатели ничего не ведали, только все они одновременно ощущали тихую ярость, и бурную ненависть по отношению к этому чужаку, нарушившему их покой. И кот их страшно нервировал, а что говорить о Творце?

Еще не зная причины, они считали его совершенно чужим, и хотели только одного, отправить его подальше, забыть, не вспоминать.

Гений подошел к своему коту, только он один оставался тут родным и близким зверем. Не он ли вырвал его в свое время из забвенья, и пусть написал только вступление к эпосу, но кот туда попал.

– Я как зверь в загоне, – прошептал он чужие строки, черт знает как в сознании его возникшие.

– Сам виноват, нечего было на небеса рваться живым, это тебе не дурдом, тут не спрячешься от мертвых писателей. Да и Дантеса ты довел до белого каления, тот бедняга всю жизнь, не только карьеру из-за тебя поломал безвозвратна, а женился на Горгоне и не бросил ее, кстати.

– Это он —то живой, врешь ты все, кот, и за брехню свою ответишь, – наконец завизжал критик Гадюкин, как только дар речи снова вернулся к нему.

Коту ничего не оставалось, как врубить огромный телевизор на стене и показать какой-то громадный книжный магазин, где была выставка книг Гения, толпились люди, и какие-то писатели рассказывали о его жизни и романе, и обо всем, что им было сотворено за это время

Во весь экран красовалась черная « Пушкинская энциклопедия», та самая, где консультантом был когда-то наш любимый Мефистофель, подарочные издания с великолепнейшими иллюстрациями, почему – то открытые в том месте, где кот был то с пистолетом, то с примусом, то с трамвайным билетом в лапах…

Кота явно перепутали с каким-то другим, о котором было запрещено говорить, под угрозой если не смертной казни, она была отменена, то уголовного кодекса. Вот до чего Двойник его допрыгался.

Котов была целая дюжина, но Баюн с грустью заметил, что ни одна работа художников не удовлетворила его до конца.

– Ни один из них не понял душу кота, нежную и ранимую, – пожаловался он Гению, прекрасно понимая, что всех мертвых писателей заботит вовсе не это, а то, каким тиражом издан проклятый (для каждого из них) роман. И почему там творится невероятный шум именно вокруг этой рукописи, которую они душили, давили, уничтожали, а она сохранилась.

– Это не может быть

– Не верь глазам своим.

– Кот все врет.

– Ничего до них не дошло, они потеряли рукопись.

– Она никогда не могла быть напечатана.

Снова и снова на разные лады повторяли мертвые писатели штампованные фразы, чтобы убедить себя и остальных в том, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.

– А ну, цыц, лжецы, не вышло по вашему, роман – это то, что осталось от всего времени, нет больше ничего и не будет, не надейтесь..

Но тут снова заговорил Гений.

– Живой роман? Рукопись горит? Я понял, что все отдал бы, только бы Елизавета вернулась и была со мной.

Странно загорелись глаза некоторых творцов, похоже было, что они лихорадочно думали, где взять эту Елизавету, и как произвести обмен с Гением. Если бы кто-то догадался раньше взять ее в заложницы, то у них в руках был бы этот чертов роман, и все, что он принесет с собой – слава, радость, бессмертие.

Кот не называл бы презрительно их мертвыми писателями, а вот за это они готовы были на все… Только Елизавета успела исчезнуть, все напрасно.

– Поздно, – услышали они голос кота, – он уже бессмертен, теперь его, как и жизнь отдать не получится.

– Значит пустота и одиночество?

Гений повернулся, и отправился прочь, ему больше не хотелось никого видеть и слышать.

Вслед за ним рванулся Поэт, каким-то чудным образом оказавшийся среди мертвых писателей. Может потому, что и сам он был скорее мертв, чем жив, или хотел кому-то помочь нести свой крест, таким он был на земле, таким оставался и на небесах.

– Назад не вернешься, – бросил ему вслед критик Гадюкин.

Но и эта угроза не остановила Поэта, он слишком хорошо знал, что такое быть зверем в загоне и особенно переживал оттого, что они отлучили его от своего тусклого света.

Поэт знал, что Гений не любит стихоплетов, и только теперь подумал, что тот его тоже может прогнать.

Но Гений был уныл, словно в воду опущен:

– Ты напрасно порвал с ними, дружище, они хотя бы вместе, а мне какая радость от того, что роман знают все, это тогда, рядом с Елизаветой казалось победой и чудом, а сейчас, без нее – звук пустой… Она радовалась, она хотела, она старалась, а я только потакал ее капризам, теперь одиночество….

– Друг другу мы тайно враждебны, – повторим Поэт, – разве ты не знал этого прежде…