Ирина Костевич - Матрёшки

Не звонит. Значит, не видела. Отвлеклась. Мам?! Поворачиваюсь на бок, скрючиваюсь. Начинаю постанывать. Ага! Звонок.

А в трубке мамин голос весёлый-весёлый:

– Маша-Машенька, нас тётя Аня на голубцы позвала!

Тётя Аня! Моя любимая! Голубцы в волшебном доме с камином и борзой Винсентом!

– Ура! – кричу. И разгибаюсь.

В трубке – хоровой хохот. Издевательский. Смеётся мама. Смеются остальные художницы, а это ещё человек десять. Может быть, даже их преподаватель Елена Геннадьевна смеётся – и все надо мной одной. А я иду плакать. В туалет. Куда ж ещё теперь?

Я буду сидеть в туалете долго-долго. И плакать постараюсь тоже долго. Чтобы веки опухли и стали, как пуховые перины и одеяла у двух сестриц-принцесс. Буду плакать, пока не придёт с работы папа. И я не собираюсь отвечать на мамины звонки. А когда спросит, почему молчала, напомню ей, что у меня, между прочим, болел живот. И я чуть не умерла от боли. Вот почему. Не надо было надо мной смеяться.

А то, как не художницы, а кони какие-то. Ржут и ржут…

– Что мне с ней делать? – вопрошала Екатерина громовым своим голосом остальных из группы, и некоторые сочувственно мычали. А те, кто не мычал – молчали. И молча жалели Машеньку. Хорошую девочку. Думали, как им уже надоела эта разговорчивая Машина мама со своими проблемами и контролем. Издевается над ребёнком, и остановить некому.

– В общем, я её буду к нам приводить! Да, Елена Геннадьевна? – и это был не совсем вопрос.

Скорее, такое утверждение. В конце которого из вежливости мама Маши поставила интонацией небольшой вопросительный знак: как-никак, к учителю обращается. Пусть и младше этот учитель большинства своих учениц. Елена Геннадьевна, похожая на умную матрёшку, немного вскинула бровь. А потом хлопнула ресницами: «Ну, если у вас нет выбора…»

А дальше все опять стали слушать разговор по телефону. Куда деваться? Урок, не уйдёшь.

– Ей одиннадцать лет всего! Куда я её дену? Нет, я не могу привозить и увозить её с этих кружков по пробкам через весь город. Забыл уже про «инородные танцы», да? Ага, правильно! Мне некогда. Я учусь! Да, мне так надо. Да, я тоже имею право развиваться! Да, обещаю – окончу техникум и тоже пойду работать. Нет, всё под контролем! А ты мне веток для икебаны привёз? Нет?! Всё, дома поговорим!

***

Папа считает, что зря я в техникум с мамой хожу. И что мама зря туда ходит. «Растрата ресурса», – говорит папа. Университет мама прошла, какой после этого техникум? Тогда мама отвечает, что мосты строить её уже научили, только она их ни капельки не строит, потому что ей это не интересно, и она училась на инженера из-за своей мамы, моей бабушки, потому что бабушке так было спокойнее. А вот теперь маму научат делать роспись по дереву. Она станет дипломированным художником и тут уж обязательно начнёт рисовать, потому что любит это дело. А на работу «просто так, чтобы деньги зарабатывать», мама идти не желает. Даже плачет, вот до чего это противно её натуре.

«Художники росписи по дереву». Можно подумать, что это такие художники, которые лазают по деревьям и разрисовывают их. Или даже – расписывают. Пишут всякую ерунду на ёлках и берёзах. Нет, даже так. Они на деревьях подписи свои ставят. Расписываются. Ну, это я так думала, пока мама перед поступлением всё-всё нам с папой не рассказала.

Мама тогда кричала: «Космос!» И глаза её сияли. Она показывала нам картинки на своём айфоне. С маминых красиво изогнутых губ слетали слова-заклинания: «хохлома», «городец», «мезень»… И мы тогда с папой поняли, что мама у нас опять влюбилась. До того она у нас в упаковку влюблена была, везде собирала картонные и пластиковые коробки, складывала их в багажник машины. А потом привозила к моей любимой тёте Ане во двор и опять складывала к остальной горе макулатуры возле теплицы. Приговаривая при этом: «Я помогаю спасать мир!» Раз в месяц макулатуру и пластик забирал спасатель мира покрупнее, дядя Виктор. И вёз к себе на базу для переработки. Мама после этого считала, сколько берёз она спасла, сколько благодаря ей милых зверушек не поранилось острыми краями сломанных пластиковых стаканчиков. А теперь вот хохлома…

ХОХЛОМА! – шепчу я на ночь ведьминское заклинание. И крепко зажмуриваюсь. Хох. Ло. Ма.

Ура!!! Теперь я золотистый хомяк и умею говорить на специальном языке! Только щёки надо получше набить зерном.

Моё самое любимое место на земле – тёти Анин дом. Он сделан из брёвен, в самой середине его баня с парилкой, а наверху, под крышей – комната с большущей кроватью, над которой во всю стену, до самого потолка, висят разные картины. Тут и красивые женщины, и цари, и собаки, и фрукты. Но мы редко бываем в этой комнате. В основном сидим у тёти Ани на веранде. Там каменный пол, много окон, а в углу – настоящий камин. В нём всегда горит огонь. И – тоже всегда – у тёти Ани и её мужа Саши толпятся гости. И поэтому на веранде стоит очень большой овальный стол, на столе – еда, а под столом, за свисающими концами скатерти, прячется борзая Винсент и выпрашивает угощение. Если вдруг угощения для гостей, а, следовательно, и для Винсента, нет, то тётя Аня готовит. Тётя Аня худенькая, высокая, чёрная и очень шумная. Она раскатывает тесто, то и дело размахивая скалкой, громогласно делится новостями, и тут же, без перехода, орёт и на пса Винсента, и на своего сына Гордея, чтобы не мусорили. Потом, как ни в чём ни бывало, продолжает нормально разговаривать. При этом делает пельмени в такой специальной штуке с дырками, чтобы пельменей было много и сразу. Или заворачивает в капустные листья фарш индейки с рисом – если делает голубцы. И следит за огнём в камине – чтобы не погас. Пусть и сентябрь, но после дождей бывает сыро. К тому же над камином сушатся грибы и яблоки.

У тёти Ани глаза, как у оленя, и огромная улыбка. Тётя Аня знает всё и про всех. В её доме пахнет настоящей жизнью. Жизнь, как я её понимаю, здесь просто вихрем носится. Танцует над огнём, скачет искрами в шёрстке проходимца Винсента, вспыхивает в тёти Аниных глазах и улыбке, сияет на боку таза для варенья, отбрасывает солнечные зайчики от часов тёти аниного мужа Саши. Дядя Саша – это спокойный, молчаливый упитанный мужчина со светлыми волосами и бородой. Он приносит продукты и дисциплинирует Гордея и Винсента. Молча. И те его так же, молча, но моментально слушаются. Я так думаю, это потому, что скорость молчания выше скорости звука.

Пока мы ехали к тёте Ане, я загадала – кто же из гостей будет на этот раз? Может быть, привезут кудрявого маленького Володю: с ним классно кататься по деревянному полу бани на скейте. Надо встать на скейт коленками, Володя будет подталкивать, колёса громко стучать. Это очень весело. Мы накатаемся вволю, а потом упадём на этот деревянный пол и начнём смеяться, как бешеные, валяться и дрыгать ногами – как в прошлый раз. Я тогда так бесилась, что даже ногу ушибла об угол скамейки, был синяк. Этот синяк напоминал мне о том, что хоть ненадолго, но у меня был почти братик. А если приедут Милана с Дианой, вообще отлично. Вместе мы играем в театр. Володя тогда служит нам главным объектом: его можно нарядить и в котика, и в ангела. У тёти Ани полно всякой интересной одежды и шляп, и украшений, и вееров – но на всё это можно только смотреть. Однако красную шляпку с маками и ещё одну шляпу – вернее, даже не шляпу, а синий бархатный обруч с бантом, тётя Аня иногда нам даёт. С условием, что мы всем гостям покажем наш спектакль.