Наталья Комиссарова - Преображение

– Там Друг…

– Что с Другом?

– Спасите Друга…

Однажды утром я открыл глаза. Странно, никогда ещё я не был в таком ослепительно белом месте. Что это? Собачий рай? Значит, он существует? Значит, я в раю?

Снова наступал сон.

***

Но в один из дней, когда я открыл глаза, я увидел перед собой Андрея. Он разговаривал с доктором, тот говорил ему о том, как они, узнав, чья я собака, спасали меня.

– У вас очень крепкий пёс. – сказал доктор.

– Друг. Это мой Друг. – поправил Андрей, надевая перчатки – самый лучший на свете Друг.

Как хорошо зимой, когда у тебя есть дом и тебе есть к кому в нем вернуться.

Андрей бросал мне тарелки, я ловил их и мчал к нему изо всех сил, снег разлетался от моих лап в разные стороны. И мне не важно, что лапы мои немного подморожены, главное, чтобы Андрей не замерзал.

Человек шел наугад, не зная пути, при этом он уже и не понимал, он идет прямо или кругами. Он понимал, что заблудился, чувствовал усталость, ведь двигался безостановочно днем и ночью, стремясь скорее дойти. В тот момент, когда ноги потихоньку стали подкашиваться от усталости, когда казалось, что вот-вот и он упадет, вдруг впереди, где-то на окраине, замерцал огонек. Человек не молодой и не старый, бывает, смотришь и трудно определить возраст, то ли хорошо сохранился, оттого моложавый на вид, а то ли слишком рано повзрослел, довольно крепкий и мужественный. Он ускорил шаг, надежда так окрылила его, что, казалось, он летел, а не шел, летел, как мотыльки летят на пламя.

Подойдя ближе, он увидел дом, который стоял на холме, и из окна его лился наружу яркий свет. Он подошел, постучался, и когда дверь открылась, в этой кромешной тьме стало мигом светло как от солнца. Мужчина зашел в дом и, заходя, держал взгляд с открывшим ему седовласым стариком, на доброе лицо которого упал свет. В нем неожиданно для себя он обнаружил невероятное сходство со своим папой. В доме, как он успел заметить, было скромно, но очень тепло и на душе у него стало внезапно тихо, спокойно, словно он попал в свой собственный дом.

В его глазах читался безмолвный вопрос «Папа?». «Да, сынок, заходи, будь, как дома, – ответил ему старец, который казался своим, родным, таким знакомым, даже мысль, «а не чудится ли мне это все?» промелькнула в голове у замерзшего и уставшего путника, оказавшегося где-то во тьме, в какой-то неизвестной ему степи, гонимого страхом ночным, но при этом уловившего родные черты в гостеприимном хозяине. Старец, так по-доброму приютивший заблудившегося человека, впустивший его в столь поздний час в свой дом, накрыл на стол, вероятно положив все самое лучшее, что было у него в доме, заварил горячего чаю, с травами, ароматного, сладкого, с медом, а там потихоньку ожила их беседа.

Говорили они долго, и, выговариваясь, мужчина, как будто высвобождал место внутри себя для чего-то нового, для знаний, которым давно пора было войти в это вместилище, разум жаждал света, но источника в городе, где он жил, ему не довелось найти. Потихоньку, извлекая из глубин своей души, сам, без лишних вопросов, не молодой, но и не старый человек, окаменевшие от времени воспоминания, состоящие из событий его жизни, так сильно запутавшиеся в клубок и приведшие его сейчас в это самое место, неведомым для себя образом, лишь немного направляемый некоторыми нехитрыми высказываниями седого старика, он вдруг стал потихоньку видеть дальнейший свой путь.

И самое главное заключалось в том, что этот путь был не один, их было бесчисленное множество. Путник понял, что этот дедушка, представший почему-то в образе его отца, помогает людям простым советом, так же, как помог сейчас ему, помогает таким же, как и он, людям, в жизни себя потерявшим. На следующий день, когда наступил рассвет, и солнце медленно выплывало из-за леса вдали, старец, провожая отдохнувшего теперь путника, случайно забредшего к нему гостя, как и многие-многие другие, такие же ослепшие на время, он провел рукой по открывшемуся в сиянии солнечного света, завораживающе красиво раскинувшемуся перед глазами горизонту и сказал:

– Вот, теперь ты видишь все. Выбирай.

Посмотрев на ослепительно прекрасные, природой расписанные разных цветов деревья, цветы и травы, ошеломленный таким многообразием восхитительной природы, человек, неуверенно взглянул на доброго дедушку.

Он не знал, в какую же сторону ему пойти, чтобы прийти в нужное ему место. Казалось, не так уж и сложно, стоя в центре, в точке маленькой, самому являясь этой точкой, видя всю картину целиком, теперь издали, выбрать направление, но как определить, какое из них верное?

– Не важно, куда пойдешь ты, важно с чем внутри себя пойдешь. Что внутри понесешь. Ведь тем и с другими поделишься. Обиду понесешь, уныние, недовольство, только это и сможешь посеять и сам в том будешь. Сынок, лучше радость нести.

Призадумался он, даже не заметил сколько времени простоял он в задумчивости, только когда снова вопросительно посмотрел на старца, его уже и след простыл, как будто и не было вовсе. Стоял он один, ни дома, ни старца. И вокруг степь, вся залитая ярким солнцем, такая приветливая с доносимым легким ветром ароматом цветущих растений. Улыбнулся человек и пошел. Он шел, уже сильно не беспокоясь, куда, просто шел и был почему-то необыкновенно счастлив.

Девушка шла по вечернему городу, укутавшись в тёмный плащ, накинув капюшон. Воздух вечернего города был тёплым, не по-осеннему, но свежий от тонкого, несильного дождя, который нежно касался ее лица. Она шла неспешным шагом, раздумывая над своим прошлым, думая немного и о настоящем, и не заметила, как дошла до темна. Грусть в ее глазах затаилась, словно боясь, что вот-вот будет обнаружена, да только слез, изливающих эту грусть по капле, уже просто нет, нет их.

Неторопливо идя по мостовой, вдруг поняла она, что ей и бежать никуда не нужно, да и не к кому. Казалось, этот ком в горле от пережитых потерь давит и не даёт дышать спокойно, ей закричать бы, только голос вот уже несколько дней простужен. Она шла одна и никого не было вокруг, лишь лица редких прохожих иногда мелькали, как тени.

В этот вечер она вдруг почувствовала себя, услышала себя саму, поняла свою боль, смогла найти эту больную точку в своей душе. И пусть сейчас, в этом городе, этой дождливо -вечерней порой, она шла одна, вдыхая спокойно струи влажного воздуха, она все же не была одинока и временами ей даже казалось, что с ней говорят камни, небольшие камни, которыми была выложена мостовая, и они живее живых.

Не было вопросов уже, все, что были, растворились, исчезли, оставив лёгкий вкус очарования обманом, обманом кажущейся их сложности, но наступила так долго ожижаемая тишина в душе, наступила она так неожиданно, пусть лишь на минуту, на какое-то неуловимое мгновение, но спасительное, целительное мгновение. Фонари рассеивали свет в бесконечное пространство, поглотившее мерцающие частички света в струнах еле заметного дождя. И в свете фонарей ее тонкая фигура становилась более отчётливо очерченной.