Альманах - Альманах «Российский колокол» №3/1 2019

Желудок, как собака злая, гавкал,
Вгрызался в мои слабые бока.
И жалась гордость в угол шавкой жалкой,
Скуля о том, что я жива пока.

Ломалась воля в каменных застенках,
Ограниченья личностных свобод.
Могильный склеп в исчерченных пометках
И в трещинах холодный серый свод.

Очнусь ли я от изморози колкой?
Найду ли выход, коего здесь нет?
Зажму в ладонь кащееву иголку,
Позволю себе роскошь – пожалеть.

И, твари дав в последний насладиться
Своей беззубой властью и скупой
Бесплотной страстью, до костей раздеться,
И треснуть, как тростника под рукой.

Дыбится острый край
Корками снятых кож.
Будешь кем, выбирай.
Вырос? Или же врос?
Пенистой губки суть.
Давит страданий пот.
Млечных пиявок путь —
Детский беззубый рот.
Нравится или нет,
Каждый приложит труд.
Каждый найдёт ответ —
Щедр он или скуп.
Пьющий любовь из глаз
И материнских рук
Кто стал одним из нас,
Наполовину сух.
Кто стал одним из нас,
Будет испит до дна.
Истина чистых слёз.
Мама у всех одна.

Я и брат-близнец Егорка
Вновь наделали беды:
Пол залили едкой хлоркой
В миг безудержной игры.

Нам грозит сегодня порка,
Стрёмно щуримся в просвет,
И следит за нами зорко
Бабка Зина в линз дуплет.

Толстых окуляров дольки
Да с очками на очки,
Ей дано увидеть столько,
Что и малость не шали.

Смирно что-то не сидится
И не смотрится кино.
Нам бы незаметно смыться
На площадку за окном.

Мы опять набедокурим,
Даже если не хотим:
Втихаря сигарку скурим,
Выпуская едкий дым.

Мама долго кухню мыла.
Папа мял в руках ремень.
Пальцем бабушка грозила.
Солнце скрылось за плетень.

Кухня вымыта до блеска,
Но по запаху судя,
Нету в доме хуже места,
Между нами говоря.

Мы весь день боялись порки,
Будем знать наверняка,
В обещаньях нету толка:
Верить можно в запах хлорки,
В бэчик в скрюченных руках.

Благочестие женское – признак гордыни.
И за праведность тела заплатит душа.
Непорочность несёт нам святая Мария.
Магдалена доступностью – слабость прощать.

Благочестие женское – слепок посмертный,
Маска из силикона на студне лица.
И натуры испорченной качеством верным,
Он зеркалит насквозь мутным взглядом слепца.

Благочестие женское – башня короны,
Что царапает небо порочностью чар.
Жаль, воспользоваться дважды ей невозможно.
Жрёт невинности мысли греховный пожар.

Так прекрасно невозвратно
моё юное сознанье.
И наивности пикантность
как подарок к назиданьям.
Миражи колючих будней,
обличающих контузий,
что, как было, уж не будет
страхов кончился подгузник.
Растеклись былые раны
гематомами признаний.
Наказания бараны —
вертикальных дней спирали.
Перочинные потребы
на потеху Мельпомене,
удовольствие на гребне
костяного самомненья.
И высокая причёска,
локоны чернее смоли,
и мантилья на пристёжке,
белой съеденная молью.
Всё прошло: и быль, и небыль.
И фантазий смелых рыбки
на волнах весны уплыли,
как любимых губ улыбки.
Укатились, как привычки,
что от вредности забыты.
Залетели, как синички
на балкон, в жару открытый.
Невосполненностью чувства
цедит ум воспоминанья.
Воплощается в искусстве
нашей чистоты признанье.
Потеряются сонеты
в книжке – свёрнутой закладкой.
Позабудутся советы,
заедаемые сладким.
Чай зовёт нас ароматом,
мягкостью вишнёвых кексов.
Мы любуемся закатом
и в реке внезапным плеском.
Так уходит безвозвратно
моё юное сознанье.
Я теряюсь многократно,
чтоб найти своё призванье.
Просочится из-под века
камнем соляным слезинка,
ведь прошло уже три века,
как я слушаю пластинки.
На шуршащий диск тихонько
опускается иголка,
и выводит звуки тонко
звонкий голосок ребёнка.
Это тонкость созиданья,
по которой время мчится,
и вплетает состраданье
в вечные людские мысли.

А я, как Байрон, с миром не в ладу,
Границ не в силах соблюсти реальных,
И мыслями всё в облаках парю,
Не зная ценностей материальных,

Языка общего не нахожу
С теми, кто превозносит регалии,
С персонажами романов дружу
И советуюсь с богиней Талией.

В людях я вижу лишь внутренний мир,
Ускользают внешние атрибуты,
Все слова помню, что мне говорил,
Каждый из них в откровенья минуты.