Андрей Милов - Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Я за всех свое отплакала, отвыла.

Только смерть измерит глубину утрат.

В смерти видишь лучше то, что в жизни было…

А. Милова

Як умру, то поховайте мене на могилі…

Тарас Шевченко. Заповіт

Трижды блаженны те, кто не видел, но уверовал.

Даниил, игумен русской земли

Однажды двое заспорили горячо, кому из них двоих на самом деле повезло в этой жизни больше, да так и не сумел ни один переубедить другого. Ну а поскольку спорщики были не глупы, но упрямы, то, препираясь, перекинулись на весьма насущный во всевышних сферах вопрос, а каким же образом впредь снаряжаться к предстоящей жизни, чтобы обрести наконец человечье счастье. Причём спорили они так долго, что за спором не заметили, как жизнь прошла стороной. Когда всё ж таки уверились, что жизни уже нет, то было слишком поздно что-либо переустраивать в ней на свой собственный лад.

Всё равно сидят, однако ж, на ветке могучего дуба в виду озера на краю кладбища, где в землю вот-вот схоронят их косточки, и прекословят без устали.

Имена их под стать нравам – смешно сказать: один откликается на имя Ой, а другой – на имя Ай. Но много, очень много вещают сии немудрёные, хотя и колкие имена человеческому сердцу, проникая в ухо и достигая самой души, что привыкла прятаться от них в пятки.

Да и как укорять-то их за память короткую, за небрежение грехами, коль сами не помним, что вышли из чистейших вод и состоим в основном из воды. Ведь рано или поздно, однако ж в строго определённый кем-то час, покинув бренное тело, устремляется душа ввысь… – и в свой час роковой низвергается душа с высот лазурных, чтоб, забывшись, опять с головой окунуться в бурные воды земного бытия.

Кстати бы заметить тут: некто однажды подсчитал, будто землю в наши дни единовременно населяет одна десятая часть от всего рода человеческого, кто от первобытных времён и до нынешнего дня имел удовольствие быть рождённым и прожить до самой своей смерти. Стало быть, каждый десятый обретается где-то по соседству с нами и, должно быть, полагает, что земля и есть тот рай, который человек своими руками превращает в ад.

Так это или иначе, но за спиной любого современника выстроилась длинная череда из всевышних неудачников, чьё «я» вынуждено ждать своего счастливого часа, чтоб обрести бренную плоть для бессмертной души и запустить тикающий механизм, прикрытый бронёй из крепких косточек, что люди рёбрами зовут.

Таким образом, совсем неудивительно, что всякий новорождённый, закрывая за собой дверь того непознанного разумом мира, откуда он пришёл, слышит отзвук недовольного, завистливого ропота. Впрочем, кто ж искренне пожалеет своего завистника и уступит ему своё место?! Никто не может желать удачи сопернику, как никто не выбирает времена, географическое местоположение или мать свою, не говоря уж о языке и вере в свой путь обратный.

Собираясь налегке в нелёгкий путь, чтоб явить себя свету божьему, да и смутить род человечий своим громким несмышлёным криком, не забыть бы удачу, и тогда то, утверждают бывалые, что не должно было случиться вовсе, то и произойдёт самым обычным образом – естественным как роды.

Главное при этом, не терять времени даром.

Но ежели в наспех собранном багаже завалялась ещё и толика совести, то везунчик этот должен помнить, что за фарт надо платить сполна, и потому от роду он уже должен всем, в том числе и самому себе.

О, что бы я сделал, если б я не потерял времени даром…

И. С. Тургенев. Первая любовь

Единственно, чего не должен был вовсе наш удачливый герой, так это родиться на свет божий.

Некто посеял семя, а посеяв, забыл и думать о нём. Сорняком взошло семя; нечаянный росток не подумали вовремя прополоть, и сотворилось великое чудо без намёток: родился человек. Родился в рубашке, то бишь в пузыре, что предвещало удачу на крутых виражах судьбы. А судьба, всем известно, ой какая капризная подруга жизни!

При рождении нарекли везунчика Никитой. За неимением отцовской, родовая фамилия досталась ему от матери – Борг, ну а по батюшке назвали попросту и без затей – Леонтьевич.

Так и записали в метриках: Никита Леонтьевич Борг.

Как с яслей неустанно твердили малышу воспитатели, наш несмышлёныш должен был быть благодарен лично Леониду Ильичу за своё счастливое детство. Губа не дура, кого-кого, а его-то он и поторопился определить себе в тайные отцы – по недоразумению, должно быть. Слава богу, держал при себе сие откровение, иначе не избежать бы кривых намёков да вечных насмешек, коими доброхоты склонны сглазить любую судьбу, пускай даже и предначертанную свыше.

К началу нашего рассказа старые добрые времена, которые хлёсткие языки окрестили недобрым словом – застой, уже изрядно изменились, да и сам герой наш повзрослел настолько, чтобы понимать, откуда и как берутся дети. Все свои повинности, в том числе военные, он отбыл, безропотно и без сожаления расставшись с иллюзиями детства и отрочества, – познавая себя, готов уж был познавать и окружающий его мир. И вот запнулся он, в конце концов, на распутье дорог… и волен выбирать любую, тем более что время недвусмысленно подсказывало, подталкивая в спину, – на какую стёжку-дорожку да как именно ступить.

Таким образом, Никите Леонтьевичу Боргу ничего другого не оставалось, кроме как отдать должное настоятельному зову времени и довериться слепой удаче. Казалось бы, все свои долги отдал – задолжал разве что самому себе: быть богатым, здоровым и блаженным, да маленьких Боргов приплодом осчастливить всё оставшееся не удел человечество.

Когда ты молод, смышлён и настойчив, то мечты не кажутся тебе несбыточными, а если ещё и энергия брызжет через край, то ты крайне нетерпелив в своих желаниях. Хочется всего и сразу, и мысль опережает действие. Лишь бы при этом не надорваться. Но вот чего Боргу было не занимать, так это здоровья, а из здоровья выходила силушка и страсть неуёмные. Он, конечно же, транжирил их, как водится, особо не раздумывая; только подошвы горели да асфальт плавился под его башмаками.

По-летнему яркий и тёплый, апрельский день был в самом разгаре, располагая к послеобеденной неге и безделью. Чуть парило, и в воздухе попахивало прошлогодней пылью. Далёкое беспечное облачко на горизонте сулило к вечеру умыть охлаждающим душем землю.

Никита с сожалением бросил прощальный взгляд в бездонную лазурь небес, как будто пытаясь вдохновиться вешним настроением, которым, казалось, была насквозь пропитана возрождавшаяся от зимней спячки природа, вздохнул прерывисто и спустился едва ли не на ощупь по щербатым ступеням лестницы в отсыревший полумрак полуподвальной прихожей. Яма. Перевёл дух – решительно постучал кулаком в крашенную кистью металлическую дверь. Неспешное эхо очнулось от мечтательного забытья, чтоб спросонья откликнуться изнутри недовольным скрипом: отворилось небольшое квадратное зарешёченное оконце, осветив пятачок пространства и лицо посетителя, и его спросили с вызовом: