Жанна Стафеева - Нет мира в конном мире. Часть 1. Вход

Каждый раз, подходя к повороту улицы, где жил Ванькин хозяин, я вглядывалась вдаль, не мелькнет ли вдали темно-коричневая фигурка? Но она не появлялась. Ванька был далеко.

Отплясав на выпускном вечере, на следующий день я уже спускалась по трапу адлеровского самолета и вдыхала сырой питерский воздух. И поняла: я дома. Абхазия оказалась только перевалочным пунктом на моем жизненном маршруте. Родиной был Ленинград.

Перед отъездом я изрядно удивила отца:

– Помогать мне не нужно. Сама справлюсь. Больше не хочу есть твой хлеб, буду зарабатывать свой.

Ленинград встретил меня влажным холодом. Летов тот год было удивительно холодным. Низкое свинцовое небо, Нева цвета мокрого асфальта и для контраста – нарядное бирюзовое здание филологического факультета, точно дорогая брошка на сиротском платье. Неделями шли дожди. А когда их не было, с неба все равно сочилась противная морось. Каждый день всего плюс четырнадцать-шестнадцать. Я постоянно мерзла и куталась в теплую кофту.

А конкурс аттестатов действительно отменили! Подавай документы в любой ВУЗ. Красота!

На ум пришли туманные слова ангела. Выходит, прав был Рафаил. Моя отчаянная война с Плюмбой оказалась совершенно напрасной.

Или нет, не такой уж напрасной, это был первый опыт победы в схватке со взрослыми. Родители, как бы сильно я ни старалась, неизменно были мной недовольны. Навстречу никогда не шли, гнули свою линию. Отлучили от лошадей. А тут у меня получилось! Получилось!

Документы были поданы на английское отделение филологического факультета ЛГУ. На экзаменах я провалилась. Дважды – и на дневное, и на вечернее отделение. Качество обучения языкам в сельской школе не шло ни в какое сравнение с уровнем подготовки языковых спецшкол Ленинграда. Пришлось поступить на подготовительное отделение Университета.

Приходя туда на занятия, я каждый раз открывала тяжелые дубовые двери филфака и благоговейно думала:

– Я буду ЗДЕСЬ учиться.

У меня появились репетиторы – преподаватели университета, которые точно знали, что от меня потребуется на вступительных экзаменах. Самая колоритная – Марина Андреевна – сухопарая пожилая женщина, похожая на маленькую суетливую птичку. Она не выговаривала, наверное, добрую половину букв алфавита и забавляла учеников сентенцией:

– Бавыфни, бавыфни! Вот ефли вы неудацно выдите замуф, то вы мовете вазвестифь. Но ефли вы пофтупите в инфтитут, а не унивефситет – вы с вафим дипвомом уфе никуда не вазведетесь!

Но за право открывать эти двери, в качестве студентки филфака надо было еще побороться. Я устроилась лаборанткой на кафедру в Институт повышения квалификации пре-подавателей общественных наук при ЛГУ.

Работа непыльная. Я изредка печатала на машинке расписание лекций и авторефераты, пила чай с коллегами, такими же наполовину праздными, как и я. И мечтала о лошадях. Пока только мечтала – надо было зарабатывать на жизнь. Долго было добираться на работу, ехать с работы, потом курсы. Бытовые вопросы в то время тоже решались весьма непросто.

Я боялась опять провалиться на английское отделение и подала документы на польское. Мне казалось, что туда меньше конкурс, но оказалось, что ненамного. На этот раз у меня все получилось, и к родителям я поехала в августе уже полноправной студенткой филологического факультета. В Абхазии меня ждало сильнейшее разочарование – мои журналы «Коневодство и конный спорт» за 7 лет, аккуратно сложенные перед отъездом, оказались «прочитанными» моими младшими сестрами. Уцелело всего несколько страниц. Это было так неблагодарно с их стороны! Я заботилась о них, ночей не спала, кашей кормила, носы подтирала… Рыдая, я собирала то, что осталось от моих сокровищ.

Мама лишь пожимала плечами:

– Надо было сразу забирать с собой.

Уезжая тогда, я тащила толстенные словари, которые позарез были нужны для учебы, и маме это обстоятельство было известно. Но она не выносила детского плача и готова была дать им что угодно, лишь бы девочки молчали. Журнал с девочкой Оксаной, едущей испанским шагом, я так и не нашла…

Родители были воинствующими атеистами. Меня же крестили по настоянию бабушки в возрасте шести месяцев. Я носила крестик и молилась про себя, как умела. С заявлениями «Бога нет» я была категорически не согласна. Это оказался дополнительный клин в отношениях с родителями, которые и без того не были простыми. Отец мечтал о сыне, дочки считались «браком», и себя он называл «бракоделом».

Мама детей не любила, они ее раздражали, особенно я, которая была похожа на ее нелюбимую свекровь. Ту самую, которая настояла, чтобы меня окрестили. Мне часто доставалось от матери совершенно безо всякой причины. Замученная непростой и неустроенной деревенской жизнью, она отыгрывалась на старшей дочери. Меня она называла «скотобазой», и это было очень обидно.

Именно тогда пришло понимание того, что мир несправедлив. Я не была завистливым ребенком, но что-то похожее на зависть всегда шевелилось в моей душе, когда я видела, как относятся к детям другие люди. Они любили их просто так, ни за что, со всеми их двойками и шалостями. С меня всегда спрашивали по полной и никогда не жалели. Эта рана рубцевалась долгие годы и периодически дает о себе знать и сейчас, будто место старого перелома ноет при перемене погоды.

Я была рада, что теперь родители далеко. Виделись мы редко, и никогда эти встречи не доставляли мне удовольствия. Мама регулярно сравнивала меня с сестрами и считала, что именно они, а не я – предмет ее гордости. Мне хотелось, чтобы мной гордились тоже. Я старалась хорошо учиться, помогать по дому, не перечить отцу и матери, но все было бесполезно. Наши абхазские соседи искренне считали, что я – дочь отца от первого брака, то есть падчерица.

Теперь ситуация изменилась. В Ленинграде я была независимой, сама себя обеспечивала и за родительской помощью не обращалась никогда. Пять лет учебы прошли в трудах – я преподавала английский детям, работала письменным и устным переводчиком. Училась на дневном отделении филфака, а со второго курса еще и на экономическом факультете в школе бизнеса. Занятия там шли по субботам с девяти до восемнадцати. В эти дни я пропускала занятия на филфаке на совершенно законных основаниях.

Попала я в бизнес-школу совершенно случайно. На втором курсе, в разгар экономических потрясений, когда рубль стремительно обесценивался, за колбасой выстраивались километровые очереди, денежные вклады населения сгорали и предприятия месяцами не выплачивали зарплату, во мне поселился страх – оказаться безработной со своим горячо любимым польским языком.

Поскольку я была прилежной студенткой, меня заметил преподаватель политэкономии и предложил получить второе высшее образование в школе бизнеса.