Нина Халикова - Северная Федра

– Неужели?

– Да. Она покорна, понятлива, она всегда тебя прощает и доставляет огромное наслаждение.

– А как же острота жизни?

Неслыханная дерзость была в ее интонации. Зачем она взяла такой тон? Для чего ей хочется заслонить собой не только его вчерашний успех, но и свежесть сегодняшнего утра?

Всеми правдами и неправдами Инга зачем-то пыталась его уколоть, хотя нисколько не сомневалась в его искренности. Какая-то неведомая сила подталкивала ее быть резкой и бестактной. Однако же, видя, что весь облик Ипполита дышит такой всепрощающей добротой, немного устыдилась своих нападок. И тут же его доброта и скромность начинали ее раздражать. Она ничего не понимала в этом молодом человеке, а еще меньше Инга понимала свои чувства. Положа руку на сердце, она не осознавала, что делает: то ли пытается очаровать Ипполита своей наигранной живостью, то ли стремится разозлить его откровенной бестактностью. Такое поведение допустимо для женщины лишь в том случае, если она хочет обратить на себя внимание. А Инга именно этого и добивалась. И потом, если бы какая-то высшая сила призвала ее не грешить против правды, то Инге следовало бы честно признать, что в центр ее системы, вглубь ее порядка ворвался совсем иной мир, иной космос, и что ее потянуло в этот космос, что в ней проснулся интерес к молодому человеку, и он далеко не платонического характера, и что удерживать себя в состоянии покоя ей теперь невмоготу. Да, ей следовало бы признать, но… в данную минуту она бы это ни за что не признала. «Нет, ваша честь, ни в коем случае, ваша честь. Никаких тайных умыслов и желаний. Просто обычный завтрак. Разве нет?»

– Ну а как вам «Фиалки в шампанском»? – хвастливо спросила Инга, понижая тембр голоса до протяжной хрипотцы.

– Простите?

– Вы что, не смотрите телевизор?! – голос повысился и стал резче.

– Ах, да, но… видите ли, дело в том, что… – попытался оправдаться Ипполит.

– Ладно, сериалы вы не смотрите, ну а современная эстрада, попса, рок?

– По правде сказать, у меня совсем нет времени…

– Только не изображайте неосведомленность. Нельзя не знать того, что происходит вокруг тебя!

Поведение Инги приняло странный оборот. От возбуждения она буквально ерзала на стуле и крутила в руках апельсин, пытаясь избавить его от кожуры. Ей самой показалось, что застывшие и отвердевшие женские позвонки начали вибрировать и смещаться, рваться и царапаться, как бы делая ей предупредительные знаки. Но она осталась глуха к этим перемещениям и продолжала в том же духе. Чтобы разозлить молодого человека, чтобы как-то его поддеть, она бы охотно спросила, кто такой Рихард Вагнер, если бы не побоялась выглядеть смешно. Быть посмешищем в глазах мужчины не в ее правилах. Уж лучше выглядеть вульгарно, пошло, грубо, но только не смешно!

– Вы скоро улетаете в Тель-Авив?

– К сожалению, да, – Ипполит отвел глаза в сторону.

– Почему к сожалению?

– Не люблю перелеты.

– Вы страдаете фобиями? – вновь ядовито спросила Инга своим хрипловато-медовым голосом, при этом улыбаясь с чуть заметным презрением.

Теперь она неприлично медленно ела апельсин, позабыв о правилах хорошего тона и облокотившись двумя локтями на стол. Яркий утренний свет, проникающий через арочные окна в белую столовую, золотил ее огненные волосы, насквозь их пронизывая. Яркий свет проникал и в апельсин, и в светлую кожу Инги, делая их неестественно прозрачными.

Сотников внимательно наблюдал за происходящим, и оно его порядком раздражало. Его всегда раздражала театрализованная помпезность момента, потому что казалась лживой и безжизненной. Что именно вытворяет его жена? Кого она здесь разыгрывает? Что она пытается скрыть? Он посмотрел на жену с упреком и почувствовал себя отвратительно. Прежде ее хрипловатый голос приносил Алексею Ивановичу блаженное спокойствие и чувство неудовлетворенности одновременно, теперь же этот голос откровенно его раздражал. Настойчивость Инги выводила его из терпения. Что она себе позволяет? Могла бы держать свой сарказм при себе. Зачем она устроила этот нелепый допрос? Что заставляет ее вести себя столь бесцеремонно? Ненависть или обожание? Глаза Сотникова мгновенно загорелись недоверием. Осторожным движением, почти украдкой Алексей Иванович поправил отворот своего синего пиджака, а потом слегка одернул и сам пиджак по боковым швам, да, именно одернул, хотя давно этого не делал. Просто сейчас ему показалось, что пиджак сидит на нем особенно плохо, но он отогнал от себя эту мысль, продолжая наблюдать за женой и сыном.

– Нет, – добродушно, но сдержанно отозвался Ипполит, – не думаю.

– Самая неприятная фобия – бояться быть посредствен ностью, – Алексей Иванович в свою очередь дерзнул выпустить стрелу, отравленную ревностью.

Инга так взглянула на мужа, словно молния опалила огнем старое дерево. На мгновение она отрезвела, понимая, что сильно распалилась и что ей было бы неплохо остыть. «Что со мной? Почему я веду себя как идиотка? Или это его красота обладает такими пагубными чарами и действует мне на нервы? Что за рок привел его в этот дом?» Она собиралась было улыбнуться, но так скривила уголки губ, будто выпила уксус.

– Хотя с практической точки зрения посредственности – прекрасные исполнители, – как можно равнодушнее продолжил Сотников. – Если б на свет нарождались одни только таланты, не снисходящие до простого тяжкого труда, нам всем пришлось бы туго, и мир стал бы слишком уязвим, не правда ли, дорогая?

– Ты заражён практичностью, – довольно бесцеремонно оборвала его Инга, сложив губы в полуулыбке. – Не находишь?

– Возможно.

Все трое разом замолчали и сидели с лицами, похожими на восковые маски. Настала тишина, и в этой тишине каждый шорох сделался громким. Стало слышно, как часы на буфете нарезают время на равномерные нудные дольки, стало слышно, как тягостно дышат Инга и Сотников и как тяжелый дубовый стул скрипнул под Ипполитом. Еще немного, и станет слышно, как за окном плывут облака.

Алексей Иванович взял со стола льняную салфетку, но, вместо того чтобы вытереть ею рот, сначала промокнул лоб, а потом в нее же нарочито громко высморкался, вероятно желая подчеркнуть, что он простой чернорабочий трудяга и ему откровенно наплевать на присутствующую здесь светскую богему. Ему-то что?

Таисия Николаевна разливала кофе в севрский фарфор и покровительственно поглядывала то на кофейник, то на чашки, то на сдобные булочки, посыпанные сахарной пудрой, и при этом откровенно старалась не смотреть на членов семьи. Тишину нарушало лишь позвякивание чайных ложек. Алексей Иванович не очень понимал, что именно здесь творится, однако же он не был слеп и видел, что творится что-то неладное. За столом царило какое-то неуместное напряжение между его супругой и его сыном. Ему были крайне неприятны эти ужимки, нападки, отведенные глаза, недосказанные фразы, все эти полуулыбочки и тишина. Сотников никогда и ничего не боялся в жизни, но он буквально ненавидел то, чего не понимал, а сейчас он не понимал ровным счетом ничего. Почему Инга так волнуется? Она что, хочет понравиться Ипполиту или же попросту пытается его разозлить? Или это одно и то же? Алексею Ивановичу надоела эта замаскированная этикетом перебранка, эта театральная пляска светотеней, кроме того, он отлично знал, что не собирается разрываться между ними, что-то сглаживая и что-то втолковывая двум взрослым людям. Еще он знал по опыту, что если у женщины нет страданий, нет настоящего горя, то она непременно их выдумает, и в них же кинется с головой, особенно если эта женщина – актриса. Для нее разница между правдой и ложью очень невелика.