Дарья Гребенщикова - От меня до тебя – два шага и целая жизнь. Сборник рассказов

В Градской больнице к Жоре отнеслись неплохо. Меланхоличный юноша, татуированный по самые уши, в которые были вставлены динамики, катал его по бугристому полу в каких-то подземельях и такие же неулыбчивые неторопливые юноши и мужики грузили его туда-сюда, и Жора, лежавший на каталке, продуваемый сквозняками, ощущал свою распухающую в голеностопе ногу и слушал рэпера Канье Уэста, оравшего так, словно ему пива не долили в пабе. Наконец, после двухчасового совещания дежурного хирурга с дежурной же медсестричкой, во время которого они, видимо, оплакивали Жорин перелом, Жору вознесли на лифте на 2 этаж, в хирургию, где и забыли до следующего дня. Жора, лежа на каталке и ощущая ее никелированные бока и общую ее, каталкину, неприязнь к больному Жоре, восстановил в уме весь путь своей многотрудной жизни филолога-германиста и пришел к выводу, что жил не так. Раскаявшись, он пообещал себе, что как только его нога присоединится к здоровой и ступит на твердую почву, он, Жора, наконец уедет в Германию, в город Дюссельдорф, познакомится с обер-бургомистром, и напишет книгу о Генрихе Гейне, за что благодарные горожане выхлопочут ему пособие, или даже пенсию, и он перестанет пить водку, перейдет на доппель-кюмель и баварские сосиски. Это будущее виделось ему в красках фильма «Девушка моей мечты», где прелестная, но тяжеловатая в корме Марика Рёкк спрашивает «где здесь пятая точка», ложась пышным бюстом на плечи горного инженера. Мечты окутали Жору, ему стало тепло и он уснул, тяжко завидуя в полусне тем, кто спит на кроватях в палатах, тех, у кого нога подвешена на сложный механизм из противовесов и милая сестричка, прикусив губку, ставит укол или капельницу, а зав. отделением, в развевающемся белом халате, присаживается на табурет и говорит киношным голосом – ну-с, батенька, как провели ночь?

Когда Белобородова, после двух операций из-за смещения перелома все-таки выписали из больницы, и он, опираясь на казенные костыли, допрыгал до квартиры, то, открыв без ключа дверь, увидел свою квартиру не разоренной, а чисто убранной, и милая женщина в передничке, сооруженном из его, Жориной рубашки, жарила картошку на кухне. Вы кто? обалдел Белобородов. Жора? – мы ж с тобой уж два года как живем, – отозвалась белозубая, похожая на пионера – героя молодая женщина. А ты это … – Жора покачивался, – чего ж в больницу не приезжала? Так я у мамы была, в Вологде, – просто ответила она, – вчера приехала, хотела искать тебя, а ты сам пришел. Ничего себе, я приложился, – Жора, не выпуская костылей, потрогал затылок, – значит, еще и амнезия. Вот тебе и Германия. Так, я может того – и не филолог? Ясно было одно – с Дюссельдорфом он погорячился. Впрочем, девушка его реальности и вправду – была похожа на Марику Рёкк.

– Славичек? – голос тещи был подозрительно, мармеладно, сладок, – Славичка? СЫночка? Славка Верещагин только что, закончив совещание, послал коллектив по рабочим местам и был просто в ярости. Анна Никитишна! – Славка держал в руках папку с отказом банка, – я вам …вас… сколько просил? Не звоните вы мне в контору! Я работаю, между прочим! А я, Славичек, можно подумать, – зачастила тёща, – на печке, сложа руки лежу? У меня и хлев, и куры, и порося, у меня картошка не перебрата, у меня сено подгнивши… Славик положил сотовый и уставился в густо-серое московское небо. По небу летали вертолеты, мерцали огоньки на вышках и небоскрёбах, и Славик подумал, что скоро в небе будут пробки и мэр сделает небесное метро, с кольцевыми и радиальными. Трубка продолжала пищать, рыдать и хрюкать. Нет, – сказал Славик на всякий случай, решив, что опять речь идет о ремонте крыши. На те деньги, что он отправлял в деревню, можно было бы замок, как у артиста Птичкина выстроить. Ты понимаешь, Славичка, мужиков-то не оставши? А мне куды ее в зиму-т? А сено сгнивши, а баранОв еще как-никак, а Ветку всё, под нож, она ж не покрылась, чего держать-то? Сообразив, что речь идёт о корове, мрачно гремевшей цепями в хлеву, Славик очнулся. – А я тут при чем? Анна Никитишна? Вам новую корову из Швейцарии выписать? Телефон смолк. И снова полилось – это как на шоколадке? Синю-ю-ю? А ну её, к лешаму корову ту. Ты, сыночка, приедь, заколи, а то в деревне токо я да бабка Пелагея. Мать, ты в уме? – Славик поперхнулся, – типа я корову убить? А чего сразу убить? Она ж корова? Её ж колють, и все. Я освежую сама, мне ж как? Да пошла ты! – заорал Славик, – свези на мясокомбинат! Внуков на лето не возьму, – и теща отсоединилась. Матеря на чем свет стоит тещу, жену, умотавшую на Мальдивы, детей, гувернантку, садовника и всю постылую зряшную жизнь, Верещагин вызвал секретаршу, дал ц.у., и сказал – еду на уик-энд. В Таиланд. Билеты заказать? Элла надела праздничную улыбку. Не надо, – отрезал Верещагин, – сам.

Гелендваген, сойдя с трассы на деревенское бездорожье, обиделся. Славик похлопал его по собачке, приклеенной на передней панели, и сказал – не бзди, всего пятьдесят четыре кило, считай, что мы на ралли!

Тещина изба выделялась среди полусгнивших и развалившихся домов. Обшитая блок-хаусом, под алой металлочерепицей, даже с кирпичными трубами и флюгером – дворец… Теща вышла в каком-то рванье, обмотанная дырявым фартуком, в резиновых чунях – ты мать, в налоговую собралась? – Славик подставил щеку под поцелуй. Да откуда деньги-то взять, Славичка … – теща была профессиональной нищенкой, – ты ж знаш, кака пенсия-то… копейки, поисть не на что, а в аптеку и не дойти…

В избе стол был накрыт с общепитовским размахом – крупно рубленый винегрет, огурцы размером с трехлитровую банку, да картошка с постным маслом. Правда, водка была. Торговая. За 250. Скудно живете, Анна Никитишна, – укорил ее Верещагин, – куры что, не несутся? Кролики сдохли? Плохо зятя встречаешь, мать… Тёща, забегала глазами, зашмыгала носом и по ковровым дорожкам, сменившим половички, шмыгнула в «залу». Верещагин знал, что там стоит двухкамерный холодильник Liebherr, и тёща даже стремянку выпросила, чтобы, «значить, до верхних полок доставать»…

Тёща шуршала за стеной, как крахмальная юбка. Она разворачивала какие-то пакетики, отвинчивала крышки, – короче, вскрывала нетрудовые доходы. Из принесенного ею ведра на стол был выставлен сыр в голубеющей не первый год плесени, высохшая до дна икра в банке, мутные маслины и заиндевевшая сосиска. С нового года, поди? – Славик отломил пол-булки и запил водкой. А я чего-то? это вы тут привезли… а у меня ижжога, а ищо плесень, я то думала курям, а баба Пелагея сказала, сдохнут, сама исть не стала. Вот, тебя ждали. Давай, сынок, а то темнеет как быстро, а у меня ланпочка там одна, денег-то нет, сам понимаешь? На этих словах теща сунула в руки Верещагина топор. А чего ручка липкая? – спросил зять, – убила кого, Никитишна? Не! я кур немного, а так – нет. А что? Налоги надо? Тьфу на вас, мамаша, – и Верещагин твердо дошел до сеней. Там Анна Никитична накинула на него задубевший от крови и перьев халат, отчего Славик стал похож на жертву Ку-клус-клановцев. Ты еще глони, глони, оно по первости неловко, – теща совала в нос Верещагину ковш теплого самогона. Сам сказал, это как это на что похоже т? А! вискас же! Виски, – и Славик опрокинул ковшик и чуть не умер.