Николай Башев - Друг мой – Беркут_2

Страна стремительно менялась, и не было ей дела до них.

В газетах всё мудрено и непонятно писали. Попробуй, разберись, что там наверху задумали, и чем это обернётся для простого работяги.

Пришла установка развивать совхозы. В переводе на житейский язык это означало, что надо обрезать огороды, оставить не более 10 соток, запретить поросят держать, ввести налог на плодовые деревья. И финансового инспектора поставили подворья обходить и живность переписывать. Что мужику делать? Как быть? Да чтоб в кутузку не попасть…

Вот отец мой и читал мужикам газету «Правда», а потом объяснял, как выкрутиться и выжить, и скотинку спасти и детишек вырастить здоровыми и сильными. А то кто пойдёт в армию в 18 лет? Кто будет страну защищать? То-то и оно…

Погуторят соседи, повздыхают и просят отца спеть песни, что с фронта привёз. Вынесет он немецкий аккордеон на улицу, сядет на солдатский табурет, пробежится пальцами по клавишам и запоёт. Да так запоёт, что вся округа соберётся с бабами да детишками. Не стерпит Мария, бросит домашние дела, выйдет за калитку и мужу вторить начинает. Ближе к полуночи уже одна, без музыки, чистым голосом завершит вечёрку песней про Стеньку Разина.

Картошка.

Наша любимая еда в далёком детстве – это картошка, отварная с зелёным лучком или толчёная, с морожеными красными дикими меленькими яблочками, или просто жареная на гидрожире (сейчас такой жир не делают) или запечённая в углях.

Картошки надо было много. Кроме нас она кормила и курочек, и поросёнка, и козочек, да и коровке любимой доставалось по ведру, а то и по два в морозные зимние дни. Поэтому ранней весной в солнечные апрельские дни забывали с братом о школе, перекапывали грядки в огороде да на лесных расчищенных полянах, нелегальных корчёвках. Выходило всего примерно 45 соток.

Потом сажали картошку под лопату. Сашка делал ямки, я кидал в них картофелины. Сажали два сорта: красивую крупную и урожайную «Берлинку» (правильно она называлась «Берлингер», потому что привезена была из Германии) и белую плоскую «Лепёшку», очень разваристую и вкусную в пюрешке.

Через три недели начиналась самая противная работа – прополка. Как мы ненавидели сорную траву, забивающую молодые росточки нашей картошечки. Острой тяпкой рубили вредную зелень, обливаясь потом. Ещё через три-четыре недели повторяли прополку и окучивали подросшие кустики картошки конным плугом. Лошади у нас не было, вместо неё Сашка тянул за собой блестящий стальной плуг, я висел на сошках, заглубляя плуг в землю.

В июле-августе прилетали зелёные японские самолёты и разбрасывали над совхозными полями прожорливую божью коровку, съедающую картофельную ботву под самый корешок. Приходилось и нам опылять посадки дустом, злющим ядом. В конце августа или в начале сентября наступала самая тяжёлая пора – уборка.

Выкапывали картошку вилами. Если подкапывать лопатой, то множество клубней повреждалось или разрезалось на половинки, и они не годились для хранения. Пару дней урожай сушили во дворе на ветерке, а потом опускали в подвал.

Работали споро, чтобы успеть до сентябрьских проливных дождей, приносимых в Приморье тайфунами из Японского моря. Если урожай выдавался хорошим, то часть продавали по рублю за ведро, чтобы купить нам одежду и обувь на зиму.

Короткими зимними днями мы с Сашкой развозили по огороду на санках коровий навоз, чтобы удобрить землю, и вырастить в следующем году побольше крупной картошки. Так мы и росли в обнимку с лопатой, тяпкой и вилами.

А картошку на даче сажаем и сейчас, в память о тех далёких счастливых днях. Накопаем ведро-другое, разведём субботним вечером костёр, испечём десяток картофелин и наслаждаемся в сумерках вкусом детства.

Когда нет дров.

Зимы на Дальнем Востоке суровые. Минус 35°С – обычное дело в январе. А если погода с ветерком, то печка глотает поленья, как акула мелкую рыбёшку. Глянешь, а дровяник уже пустой, хоть забор разбирай на дрова.

Пока отец получит пенсию, пока сходит на лесозавод и закажет очередную машину дров, пока их привезут, можно околеть в нетопленой хате. Приходится доставать из сарая аварийный запас. Но это не дрова.

Это японский артиллерийский порох в полотняных мешочках. Его мы натаскали из заброшенного склада. Воинскую часть давным-давно расформировали. Всё полезное распределили по другим частям. А про ненужные трофеи войны 1945 года просто забыли. Мы думали приспособить этот порох для охоты, но не получилось, не давал он мгновенной вспышки. Зато горел очень хорошо и жарко, согревая нас долгими зимними ночами, когда мы с братом, укрывшись медвежьей шкурой, прижимались к тёплому обогревателю нашей большой печки.

Картина.

Детство моё не назовешь избалованным. Отец целый день на работе. Мама по хозяйству занимается. А мы сами по себе. Успеешь удрать из дому пораньше – твоё счастье. Купаться на речке гораздо лучше, чем морковку полоть или помидоры собирать.

Вечером, правда, мама хлопнет пару раз для порядку мокрым полотенцем по моей тощей заднице, чтобы не отлынивал от домашних дел. Да ещё пригрозит, что с утра калитку гвоздями накрепко заколотит! А сама на стол нехитрый ужин для нас, разбойников, собирает: пирожки с картошкой и помидоры с огурцами. Быстро допиваю стакан чая и убегаю на улицу. Друзья уже ждут на крыльце пожарной охраны очередной мой рассказ. Каждый вечер новая быль или небыль, или книгу пересказываю по памяти, слово в слово.

Домой нас загоняют ближе к полуночи, когда весь город уже спит. Только старшие братья не спят, они с танцев девчат провожают до дому, и нас заодно отправляют спать. Укладываемся потихоньку, свет не включаем, бережём родительский сон. Прижмёшься к тёплому обогревателю печки, и до утра без задних ног!

Светает рано. Лучик солнца пощекочет мои сонные глазки и на стенку перескочит поиграть. А на стене надо мной картина висит невиданной красоты: семь девчонок ведут хоровод среди цветов полевых на лужайке, по-над речкой самой. Младшей красавице лет семь, старшей четырнадцать или пятнадцать. Одна лучше другой. Из одежды на них только одна на всех розовая лента, обвивающая стройные фигурки.

Помню, что в правом нижнем углу была подпись мастера и слово "Фрагмент". Эту картину отцу подарил командир дивизии, когда война закончилась, и всех распустили по домам.

Когда мне было лет 10, картина пропала. Никто не смог мне объяснить, куда она делась, то ли украли, то ли родители продали за бесценок, чтобы нас накормить и одеть. С тех пор я не перестаю искать её следы. Пока безрезультатно.

Увы, я не помню, кто автор этого шедевра, из какой она страны. Ничего похожего так и не обнаружил за долгие годы поисков. Хотелось бы взглянуть хоть одним глазком на чудо, которое 60 лет назад радовало моё сердечко по утрам.