Алиса Даншох - История болезни, или Дневник здоровья

К этому времени я уже читала по-настоящему, то есть запоем, а вхождению в прекрасный мир чтения способствовала корь. Я чётко шла по графику детских инфекционных заболеваний, чему содействовали школьные эпидемии. Освоив коклюш и ветрянку, я узнала, что при первом заболевании любой подъём на летательном аппарате к небесам значительно облегчает мучительный кашель, а при втором главное – не сдирать пузырья, ибо на их месте остаются не украшающие человека оспинки. Каждый выскочивший прыщ надо обильно и тщательно мазать зелёнкой, чтобы: а) он перестал чесаться и б) скорее подсох и отвалился по собственному желанию. Сегодня мы знаем, что возбудители ветряной оспы и опоясывающего лишая – это братья-близнецы и можно значительно облегчить участь заболевшего, если в первые три дня он будет принимать соответствующий препарат.

Когда наступила очередь кори, моя главная сиделка – дедушка – развлекал внучку чтением вслух романа Александра Дюма «Три мушкетёра». Я была так увлечена сюжетом, и мне так хотелось узнать, что ещё произойдёт, что, не дожидаясь дедушкиного свободного времени, я ухватилась за толстый серо-голубой том и не расставалась с книгой до полной и окончательной победы д'Артаньяна и его друзей над превратностями судьбы и врагами королевы.

Через год после кори, которая во взрослом состоянии весьма опасна, плохо распознаётся и может нанести непоправимый вред мужскому здоровью, меня посетила свинка. Забрела она ко мне в мае и совпала с увлечением Чарльзом Диккенсом. По случаю прекрасной погоды и с согласия владелицы дворового палисадника меня после завтрака укладывали на раскладушку под отцветающей вишней, предварительно завернув в розовое вязаное одеяло и наложив свеженький компресс на распухшие желёзки. Обливаясь горючими слезами, я сначала бесконечно сочувствовала героям романа «Домби и сын», а потом страшно переживала за судьбу бедного Оливера Твиста.

Теперь я думаю, что мне бесконечно повезло с дифтеритом и скарлатиной – они обошли меня стороной. А ведь не сделай они этого, я могла бы раньше времени познакомиться с творчеством Достоевского и в качестве осложнения получить депрессию. Впрочем, во времена моего детства слово «депрессия» широкого хождения не имело. О людях, в неё впавших, говорили: «хандрят» или «подавлены». А чаще: «Да сами не знают, чего хотят, вот и вытрющиваются». Была среди друзей нашего дома врач Лидия Романовна Лурье, которая как раз и занималась теми, кто, слишком сильно «вытрющиваясь», попадал в психиатрическую больницу имени Ганнушкина, где она долгое время занимала пост заместителя главного врача.

Профессия видимого влияния на характер Лидии Романовны не оказала – была она милым, добрым, приятным человеком. Все, кто с ней встречался впервые, непременно думал: «Какая же она была хорошенькая в молодости, если даже сейчас, когда ей за пятьдесят, она всё ещё так миловидна». Лидия Романовна скрывала от партийных медицинских кругов свою приверженность идеям Зигмунда Фрейда, верила, что людям можно помочь, и выписывала старшему поколению нашей семьи рецепты на снотворные. Жила она в нашем Серебряном переулке, в ведомственном доме напротив военного госпиталя, в большой четырёхкомнатной квартире с многочисленными домочадцами и их чадами. Её брат, известный невролог, написал «Маленькую книжку о большой памяти», в которой описывал необыкновенных пациентов, чьи возможности запоминания приближались к бесконечным. С внучками Лидии Романовны я училась во французской спецшколе недалеко от резиденции американского посла Спасо-Хаус, где задолго до Нового года на балконе появлялась нарядная сверкающая рождественская ёлка и где несколько раз в году устраивались приёмы. По их окончании вся округа оглашалась сурово-начальственным голосом из репродуктора: «Машину посла Франции к подъезду». И любопытная толпа с нескрываемым восторгом рассматривала иномарки с садящимися в них дамами и господами в вечерних туалетах.

Окна нашей школы смотрели на жизнерадостную пятиглавую церковь, по которой только и можно было догадаться, что перед тобой изменившийся почти до неузнаваемости «Московский дворик» Поленова. Там, где у художника на картине растёт травка, теперь был разбит сквер с бюстом Александра Сергеевича Пушкина, а вместо одинокого мальчугана паслись многочисленные детки с мамами, бабушками и нянями. Ходила и я в этот сквер к Валентине Фроловне. Она организовала нечто вроде частного детского мини-садика. Было нас в группе человек десять дошколят, и каждый приходил со своим бидончиком еды. После прогулки мы под бдительным оком нашей смотрительницы отправлялись к кому-нибудь из согруппников домой, где вкушали принесённую с собой еду, после чего предавались интеллектуальным занятиям – игре в лото или чтению вслух – до тех пор, пока за поздним часом нас не разбирали родственники.

Как-то весной, когда тёплые рейтузы получили отставку, а их место заняли носочки, украсив бледные детские ножки, мы играли в классики, расчертив квадратами асфальтовую дорожку сквера. Неудачно прыгнув вбок, я не удержалась на ногах и, упав, сильно разбила колено. Кровь текла по ноге, я плакала от боли и страха испачкать новые белые носки. Временно перепоручив своих подопечных дружественной тётеньке, точно так же выгуливавшей детишек, Валентина Фроловна повела меня в школьный медпункт. Суровая медсестра для начала обработала колено перекисью водорода, а потом выкрасила его бриллиантовой зеленью. Рыдать в голос мне мешала незнакомая обстановка, и я тихо всхлипывала от бесконечной жалости к себе и от обжигающего эффекта кровоостанавливающих средств. На прощанье неласковый белый халат дал мне мензурку с отваром валерьяны и скомандовал: «Не хныкай! Выпей и успокойся!» Я с трудом выдавила из себя: «Спасибо». И ведомая за руку добрейшей Фроловной, прихрамывая, вернулась в сквер. С тех пор все порезы, ранки и раны я всегда обрабатываю перекисью и потом смазываю зелёнкой или ярко-красной жидкостью Кастеллани. Сравнительно недавно я узнала, что бутылочки с этими лекарствами лучше сохраняются в холодильнике, тогда как спиртовая настойка календулы прекрасно выживает в любых условиях.

В ту далёкую летнюю ночь, когда меня укусила безвестная кошка, пузырёк с календулой обнаружился в моём секретере и оказал мне первую медицинскую помощь. В восемь часов утра, к моменту открытия поликлиники, я уже стояла у регистратурного окошка. По выданному талончику меня принял хмурый, не выспавшийся от молодости врач-травматолог. Выслушав историю про ночное происшествие, он без лишних слов сделал второй в моей жизни внутримышечный противостолбнячный укол. Первый я получила в раннем возрасте, после того как пыталась отнять кость у болонки Джонни. Кость, с моей точки зрения, была слишком большой для такой маленькой собачки, и я боялась, что животное ею подавится. Однако Джонни считал иначе и отстоял свою собственность единственным доступным ему способом, цапнув меня за руку. Я получила прекрасный и очень болезненный урок по правилам обращения с домашними животными. Я его хорошо усвоила и больше никогда не приставала к собакам, выражая моё к ним отношение исключительно словесно-декларативным образом. Например: «Ну ты и классный пёс!»