Марина Генцарь-Осипова - Из бизнес-шпилек в кеды фриланса. Путь к себе

В истерике я не смогла толком разобрать этих чувств. Вовремя, под предлогом спасения меня (но на самом деле врачихи), в кабинет ворвался Сережа.

Кульминация. Развязка. Занавес. Зал в моем лице рукоплескал стоя и распускал сопли.

Уже в машине я снова и снова прокручивала фатальный диалог с главным генетиком города. Что же это было за чувство? Вспыхнувшее в самый первый момент, а затем притаившееся на дне разума, мстительно выжидающее своего часа? Иди сюда, миленький, я рассмотрю тебя поближе. Нащупав его, я вздрогнула всем телом. Это было отвращение. Да, точно. Оно. Мерзкое, склизкое.

Но к кому отвращение? К врачу? Или все же…

Муж гнал машину прочь от перинатального центра, а я гнала от себя гадкие мысли.

– Сережа, – наконец прервалось удушающее молчание, – а что, если…

– Даже не думай об этом! – он резко притормозил и оборвал меня. – Мы будем рожать.

– Мы? Как будто ты тоже будешь рожать?! – я зашипела как загнанный зверь. – Вообще-то я тебе не инкубатор, с матерью тоже надо считаться. Все кому не лень распоряжаются моей жизнью: то стыдят, то запугивают. Хоть кто-нибудь спросил, чего хочу я? Что вообще чувствую?

Машина остановилась, я завелась. Не помню, сколько ведер помоев вылила тогда на мужа, смиренно подставившего свою голову. Нечистоты лились бесконечным каскадом, пока шлюзы не закрылись и на смену потоку словесного дерьма не пришел поток слез.

Сергей осторожно положил мою голову себе на колени, украдкой гладя по волосам. Он молчал. Долго и угрюмо. Как вдруг я почувствовала, что сотрясается все его мужское тело. Подняв глаза, я не поверила им – мой бородатый рыцарь рыдал словно мальчишка, не в силах совладать с эмоциями.

– Сережа, перестань, – я резко села и судорожно принялась стирать размазанную по всему лицу тушь. – Ты должен быть сильным. Это я беременная. Это у меня гормоны. Это мне сказали, что внутри – урод, которого надо вытащить, пока не поздно.

– Может, хватит думать только о себе? – тихо, но внятно произнес муж. – Твоя жизнь не принадлежит мне. Но ребёнок – наш. Понимаешь? Общий! И мы будем его рожать. Я не вправе что-либо запретить тебе, но обязан уберечь.

– Кого уберечь?

– Тебя, дурочку, от самой себя.

– Да не собираюсь я от него… прерывать беременность. Я что, больная? Уже 20 недель. Малыш шевелится, живет внутри. Я люблю его, жду встречи и, – слезы снова подступили. – Но мне так страшно.

– Мне тоже страшно. Но одно я знаю точно. Мы справимся.

Наташе запрещали рожать. По медицинским показаниям. Но она не боялась, потому что с детства научилась жить с пышным веером хронических заболеваний. В младенчестве диагностировали светобоязнь, в простонародье «куриную слепоту». Затем – ревматизм и порок сердца. К семи годам в нагрузку достались астигматизм и звание очкарика на долгие годы. Толщине ее медицинской карточки уступали даже рукописи Толстого.

Несмотря на это, Наташа не любила быть обузой и всячески избегала утруждать кого-то своими проблемами. По природе весьма неприхотливая в просьбах, она была очень щедра на отдачу.

Глухонемые родители воспитали дочь в скромности и строгости. То были времена тотального дефицита для всех и во всем. Но у Наташи – еще и на устное общение с близкими. Она никогда не слышала доброго голоса папы. В её детстве не было ни одной прочитанной сказки, ни одной спетой колыбельной, как и звонкого, заливистого смеха мамы.

Слова в этой семье заменяли языком жестов и подсказками сердца. Природа обделила маму Тамару речью и слухом, но наградила даром рукоделия. А дочка переняла мастерство. Наловчилась из клубков и лоскутков ткать гобелены и половицы. Из тонких нитей на коклюшках плести узорные кружева. А из безликого рулона материи создавать искусные наряды.

Далеко не всегда удавалось достать новый отрез, чаще перекраивали старое. Распускали на пряжу мешковатые фабричные вещи и вывязывали свои, по фигуре. Вышивка, плетение и шитье стали не только любимыми занятиями маленькой Наташи, но и надежным ремеслом на всю жизнь, не раз выручавшим. Но самые нежные чувства с детства питала она к кистям и краскам. Холстов было не сыскать – рисовала на чем придется, каждый раз восхищаясь преображению блеклого полотна в живописную историю. Вот не было ничего – пустота, но раз: и вырос лес, разлилась река, зажила деревня и повалил густой дым из печных труб, будто настоящий. Как истинные сокровища хранились карандаши и краски, с трудом добытые дедом-чиновником через самые высокопоставленные связи.

Дедушка работал в Управлении внутренних дел и ездил на черной «Волге». Поскольку Наташин папа был глух не с рождения, то успел запомнить статный тембр наделенного властью отца. Как и грубый голос своевольной матери. Когда маленький Толя тяжко заболел отитом, мать не придала тому особого значения. Тогда рожали много, следили мало. Малыш сперва оглох, а затем и вовсе стал немой обузой для без того многодетной матери-героини. Судьба, обрядив Настасью в женское тело, забыла наделить материнской добротой. Сердце в ее могучей груди было столь же глухо, как уши сына.

С наступлением войны семилетнего Толю отправили в Шадринский интернат для глухонемых. Спустя несколько недель он бежал и вернулся домой. Глухонемой мальчонка протопал около 100 километров. Пешим. Один.

Дома его «радушно» встретили побоями и отправили обратно. Голод и холод стали интернатским детям отцом и матерью. Кровати были переплавлены на военные нужды, спали на соломе. В такое время кому было дело до инвалидов?

От верной гибели Толя бежал во второй раз в родную деревню. Ведьма-мать отправила строптивца работать. Лишний рот в доме Настасье не нужен.

Так глухонемой Толя начал ходить по дворам и выполнять работы за хлеб или крынку молока. Потом был колхоз, курсы токарей-фрезеровщиков, работа в железнодорожном депо и, наконец, Курганский машиностроительный завод.

Здесь некогда беспризорный Толя стал Анатолием, мастером. Его уважали и осыпали просьбами как простые люди, так и высокопоставленные чины. Жестянщик-кузнец Анатолий обращался с металлом искусно, как художник с полотном. Там же, в заводском клубе, познакомился с застенчивой красавицей Тамарой. Девушка тоже была глухонемой, тоже из многодетной семьи. Правда, на нее у родителей хватило и любви, и заботы. Может, оттого и пришлась добрая барышня по сердцу парню. Скоро сыграли свадьбу. Пара была невероятно красивая, как из кино. Только, увы, немого.

Кроме железа, Анатолий питал страсть к путешествиям. Побывал во многих Советских Республиках и отовсюду привозил сувениры с памятными именными надписями для своей Наташи. Он считал себя инвалидом, но не ущербным. Был обучен грамоте, с отличием окончил вечернюю школу и неплохо читал по губам.