Александр Андрюхин - Дом с мертвыми душами

– Эх, если бы моя воля, я бы вас всех послал, – продолжал заплетающимся языком гость. – Проживание и учеба в Америке за счет государства. Нужно только на свои добраться до Москвы. Остальное все за счет министерства. Клево ведь!

Это было настолько клево, что мужики заговорили все разом.

– Пошли нас! Мы в долгу не останемся.

– А что? – икнул гость. – Может, и пошлю…

Говорят, что именно в тот вечер впервые и увидели эту злосчастную черную собаку. По слухам, на нее наткнулся сам председатель. Он якобы вышел на крыльцо отлить и споткнулся об нее. Но слухам верить нельзя. Да и что черной собаке делать в Коромысловке? А вот то, что на второй день собаку видели в центральной усадьбе Кузоватово, – такой факт могут подтвердить многие. Она появилась в полдень около клуба, прохиляла мимо монумента неизвестному солдату, мимо столовой, магазина и направилась в сторону леса. Как раз в это время школьная уборщица баба Оксана выходила из магазина и испуганно воскликнула:

– Страсти господни! Это чья же такая псина?

– Где? – выскочила на крыльцо любопытная продавщица. – Ой, мама родная! Это какая-то не наша!

Странно, но именно в эту же самую минуту в ста пяти километрах от поселка двадцатидвухлетнему пареньку Леониду Берестову отчаянно захотелось взвыть. Он раскачивался в кресле перед осциллографом в застенках Ульяновского электронного завода «Искра» и, густо дымя паяльником, прилагал усилия, чтобы подавить в себе это странное собачье желание. «Как же так? Вот мерзавка! Такого парня оплевать!» – как помешанный бормотал он и как-то не по-мужски хлюпал носом.

Леонид имел за спиной срочную службу в ракетных войсках, два провала в МГУ на факультет журналистики и неизлечимую обиду, которую вчера нанесла ему одна легкомысленная брюнетка.

Он вглядывался в дисплей, в котором как в зеркале отражалась белобрысая растерянная физиономия, щупал бицепсы и грустно думал, что не хило было бы опять «упасть на штангу», как в армии.

А в это время за спиной появлялись первые симптомы колхозной лихорадки. Однако Берестова они не волновали, поскольку он отработал в колхозе в прошлом году. К тому же в данный момент дневная норма по настройке калькуляторов была выполнена, а значит, придраться к нему не за что. Его приятель Илюха Креонов весело насвистывал и кромсал кусачками микросхемы, значит, настроение у Креончика было прекрасное, а, следовательно, язык у него – как японская молотилка, а это означает, что от колхоза они на пару с Креончиком как-нибудь отбрыкаются.

«Эх, Аллочка, Аллочка – невинный взгляд и губки бантиком», – вздыхал наш белобрысый герой, и дисплей от обиды чернел и врал на логарифмах.

Колхозная лихорадка напоминает золотую: также все бледнеют и сходят с ума. Также никто не верит в ближнего, в дальнего, в лучшую жизнь и в грядущее торжество справедливости. Тем более что вместо берега с золотым песком, непременно оказываешься на навозной куче с оригинальным совковым инструментом.

Креончик оглядывался назад, где багровые технологи рыскали по цеху в поисках добровольцев, и покатывался как людоед при виде мясорубки. О каких добровольцев может идти речь, когда горожане напуганы колхозом с детства. Колхоз для них – все равно, что знамение конца света. Но у Леонида никакого страха не было, потому что он уже имел счастье там побывать. И даже понравилось. Единственно, что омрачало суровую колхозную действительность – это мухи и прочая кровососущая летающая тварь. Но что такое мухи по сравнению с тем прозрением, которое внезапно открылось Лене после месячной колхозной ссылки. Только после нее до Берестова дошла ирония популярной в то лето песни «Яблоки на снегу». Это оказывается не о любви, а о бардаке, царившем в плодовопитомнических хозяйствах. И поделать с этим Леня ничего не мог, потому что делать ничего не предлагали, а личную инициативу рассматривали как мелкое хулиганство.

Так что, вернувшись оттуда, ни славы, ни денег, ни бешено романтических впечатлений бедняга не привез. Зато привез великолепный оливковый фингал под правым глазом и собственное сатирическое стихотворение «Тяжело в деревне без нагана».

Разумеется, с фингалом ситуация была классическая. Конечно, их было восемь, а Леня – один. И конечно им здорово бы не поздоровилось, если бы они его догнали. А стихотворение родилось спонтанно при виде догнивающего коровника, разрушенного еще белочехами в 1918 году. Словом, сердце у Берестова сжалось, как лимон, и именно из него (подчеркиваю, из сердца, а не из пальца, как у профессионала) и вытекли те необычайно кислые строки.

Но неожиданно его легкомысленное творение разлетелось по заводу с непредсказуемой быстротой. Берестов сделался популярным буквально за один день. Разумеется, администрация не смогла простить ему славы и стала демонстративно не замечать автора. А когда в заводской многотиражке появился фельетон «Тяжело крановщикам без крана» в бухгалтерии стали забывать начислять ему премию за перевыполнение плана.

Любопытную истину открыл для себя Леня Берестов: оказывается быть поэтом в этой жизни втрое непростительнее, чем тунеядцем, или жуликом. Однако мы отвлеклись.

Итак, 25 июля в полдень Берестов не собирался ни в какой колхоз. Во всяком случае, добровольно. А принудить его не могли, так как в последнее время за ним не числилось нарушений. Но судьба так непредсказуема! Мысли молодого парня были настолько заняты Аллочкой, что он не заметил, как колхозная нервотрепка за спиной подозрительно утихла. Либо нашлись два добровольца, либо кому-то припомнили кузькину мать. Что произошло дальше, любой другой бы назвал случайностью, но Берестов расценил это, как перст судьбы.

Внезапно сзади из зловещей тишины выплыла местная нимфа Юлечка Самойлова. Она целомудренно хлопнула глазками и, стыдливо покраснев, спросила у Берестова стеснительным голосом:

– Леонид, хотите со мной в колхоз?

Креончик сбоку захихикал и деликатно уткнулся в платы, хотя никакой деликатностью Илюха не отличался. Берестов и на эту странность не обратил внимания и, каким-то идиотским образом потеряв бдительность, шаловливо промурлыкал:

– Неужели и тебя решили сослать, Юлечка? За что? Ты сегодня опоздала?

– Так поедите или нет? – топнула ножкой нимфа и залилась еще более целомудренной краской.

– Об чем речь! – расплылся в ослиной улыбке Леня, соображая, что если и такую телку решили запрячь в эту всеобщую навозную повозку, значит у проклятой администрации атрофированы последние чувства. Как она себе представляет эту хрупкую эфемерную прелесть с божественной фигуркой и зеркальными коготочками в грубых мужских сапогах? Это все равно, что розу бросить в чайник вместо кипятильника.