Игорь Англер - Раздолбаи успеха

– Семён Наумович, – в сообразительных глазах завкафедрой замелькали беспокойные искорки нежелательного соучастия. – Не дурак! Мы все вместе сейчас пойдём к директору института. Хотите, и парторга прихватим, а?

Ни директор, ни парторг, естественно, не хотели становиться соучастниками срыва программы кавитации в национальном масштабе. Уже через час в лаборатории НЛНХиПК перед Брехманом стояли три студента выпускного курса. Лёня Шульман с факультета водных путей сообщений и задвижно-раздвижных гидроузловых сооружений по понятным причинам у Семёна Наумовича энтузиазма не вызвал – слишком много пятёрок в зачётке. И вообще, подозрительно подготовленным оказался этот Шульман. Сразу полез копаться в числе Пи и приплёл ещё Да Винчи. Нет, с таким аспирантом рискованно – можно легко вылететь из лаборатории, минуя должности лаборанта, уборщицы и кладовщика.

Вторым кандидатом был Ашот Ошиганян. Всё бы ничего, и даже его репутация по женской линии, пожалуй, не испортила б аспирантской анкеты. Подумаешь, родом из Пицунды. Ну и что, что всех девчонок в институте, начиная с первокурсниц и кончая замужними аспирантками, перекатал на дядюшкиной «Комете» в Гаграх! Но ставка лаборанта-стажёра дополнительно к стипендии выглядела жалкой подачкой по сравнению с безграничными коммерческими перспективами, которые открывал каждый год черноморский курортный сезон. Против армянской семейной династии каботажников и капитанов прогулочного и развлекательного флота не попрёшь.

Оставался последний, третий студент. Он не был, конечно, самым последним студентом в институте водного транспорта, при желании можно было ещё поискать кого-нибудь достойнее, но одна-две тройки в семестре и регулярные пересдачи сессий говорили Брехману, что с этим студентом можно попытаться вывести кавитатор на новые просторы и высоты.

– А какой у вас, Сидог'ов, факультет? – на всякий случай поинтересовался Семён Наумович.

– Факультет мелиорации и механизации, специальность – дренажные системы болот лесотундровой полосы, – бодро отчеканил Сидоров. – Я ещё курсовую работу писал на втором курсе о разведении карпов и карасей в дренажных канавах как инструменте внедрения хозрасчета и обеспечения самоокупаемости советского мелиоративного комплекса. Пригодится?

На Брехмана смотрело простецкое русское лицо с серыми, не знающими, что такое близорукость, глазами, конопатым носом-картошкой, по которому никогда не сползали очки. Неподдающиеся расчёске русые вихры убедительно торчали во все стороны.

«Человек без очков – это ж как без… А может, это то что надо? – подумал Семён Наумович и с облегчением сказал Сидорову, что он подходит.

– Но г'аботать, молодой человек, пг'идется много! Нагонять матег'иал и изучать кавитацию… Знакомы с этим явлением? А как число Пи пг'инимается в г'асчете шага и угла скг'учивания кавитационной улитки? Сколько знаков после тг'и-четыг'надцать нужно взять? Не боитесь? Спг'авитесь? Да, кстати, как вас величать по имени-отчеству?

– Федор… Иванович.

– Вот, значит, какой вы настоящий, Сидог'ов… Федог»… Иванович, – с ироничной улыбкой рассматривал своего вновь испечённого аспиранта. – Н-да, ну что ж, попг'обуем.

Теперь на Брехмана смотрело другое, волевое лицо, уже наморщившее лоб для решения предстоящей фундаментальной задачи. Все стимулы для достижения успеха были на месте: аспирантская стипендия, ставка лаборанта, комната в общежитии и ещё как минимум три года настоящей цивильной жизни в Ленинграде. Прощай, посёлок городского типа Кебан-ёль в Коми АССР, её лесотундра с болотами и их дренажно-канавная мелиорация с замёрзшими по зиме карпами и карасями! Да здравствует непонятная, неизвестная, заумная, наверняка еврейская, но уже такая любимая вихревая кавитация!

Сидоров действительно оказался Сидоровым. Он пересдал историю КПСС с двойки на четвёрку, неожиданно уверенно получил крепкий трояк по высшей математике и математическому анализу, по механизации дренажно-мелиоративных работ ожидаемо и заслуженно получил «отлично». Философия и иностранный язык виделись Брехману очевидным препятствием в прохождении Сидоровым кандидатского минимума, но аспирант и здесь сумел удивить своего профессора. Из далёкого леспромхоза, в котором директором трудился старший брат Сидорова, в адрес институтского садоводческого товарищества «Советский водник» прибыло несколько вагонов с пиломатериалами, а первыми из рук Фёдора Ивановича накладные на дачный дефицит получили в ректорате, конечно, кафедры философии и иностранных языков. Остальные кафедры тащили самодельные лотерейные билеты и рвали на себе волосы, потеряв такого аспиранта. Теперь Сидорову хоть диамат, хоть истмат, а хоть и мат-перемат, не говоря уже про английский или немецкий, да хоть китайский – не то что кандидатский минимум, у него был в кармане кандидатский максимум. А ведь у Сидорова ещё оставался не задействованным по-крупному (продуктовые посылки с копчёными язями для студенческого преферанса под пиво не в счёт) дядя – начальник рыболовецкой артели в Сторожевске на реке Вычегда, где, оказывается, до сих пор не перевелась стерлядь. Брехман, зажмурившись и выставив наружу свой горбатый нос-клюв, представлял, какой банкет сможет закатить Сидоров с такими родственниками из Коми АССР по случаю своей защиты.

А то, что она состоится, сомневаться не приходилось. Иногда в порыве честности Брехман признавался самому себе, что с учеником ему повезло.

«Это точно Моисей меня навёл сразу взять Федю!» – благодарил божественного поводыря Семён Наумович.

«А ведь потом, через пару дней, Долбоколов прислал с рекомендацией этого… как его… а… Беляускаса – типа отслужил срочную в Советской армии, достоин пополнить ряды советской науки», – вспоминал с содроганием Брехман.

Перед его глазами, как будто встреча была только вчера, всплыл унылый образ печального литовского хуторянина Арвидаса Беляускаса с погасшим взглядом упахавшейся за сохой клячи и опущенными в пессимистической безнадёге впалыми бледными щеками и кислой рожей сыровара с лопатой. Обиженно выпяченная вперёд нижняя губа говорила о том, что обычно весёлая на втором году служба в стройбате до самого дембеля не хотела отворачивать от него свою жопу. Кличка Уксус прилепилась к Беляускасу навечно.

«Ты помнишь, мойшэ, как выглядела ског'бь евг'ейской нации, когда он, как поц, спустился с гог'ы Синайской и объявил, что г'азбил скг'ижали и не запомнил всех заповедей по пог'ядку! А мы тепег'ь мучаемся с гг'ехами, то ли своими, то ли чужими! – жаловался как-то на Долбоколова Брехман Кильману. – А этот ещё Уксуса на кафедг'у подослал – мне что, своего в жизни не хватает, что ли?»