Виктор Koрсуков - Имя отчее… Избранное

Семен хмыкнул.

– Айвазовский, мать твою, Репин.

Колька серьезно замахнулся на него молотком и Семен, гремя лопатой, убежал.

Электрик пыхтя засунул картины в «Москвичок», странно, но очень легко завел его, и поехал в школу. Въехал прямо во двор. На шумные звуки выскочила уборщица тетя Даша.

– Ты что это удумал? – запричитала она, здесь же ребятишки бегают, а он чуть внутрь не заехал. На своем тигре. Ну-ка, потуши его, – замахала она руками.

Николай заглушил и правда сильно ревущую машину и в воцарившейся тишине попросил:

– Позови-ка, теть Даш, учительницу по рисованию. Молоденькую такую. Очень надо. Позарез прямо.

Уборщица вздохнула и зашла в здание школы. А сам он закурил. Какая-то уж очень тяжелая печаль и тоска грубо села на него верхом. Николай аж ссутулился. Неожиданно громкое «Здрасьте» заставило художника выпрямиться.

– Здравствуйте! – ответил он и опять заволновался и застеснялся, и стал грубо, но убедительно врать.

– Помните, к нам художник приезжал, Заварзин?

– А как же, – ответила учительница и протянула нежную руку. – Меня, кстати, Галина Игоревна зовут. А вас?

– Николай, – он пожал совсем не красную красивую руку.

– Ну так что вы хотели, Николай?

– Мне этот художник две картины подарил. Правда. Он гостевал у меня. Два дня, – объяснил он. Вот посмотрите. – он вытащил из машины обе картины и прислонил их к заднему стеклу.

Учительница подошла ближе, отошла назад, хмыкнула. Потом спросила:

– Это правда его?

– Нет, – опять соврал Колька. Это не он рисовал.

– Ну вот, – воспряла Галина Игоревна. – Я вижу, не его рука-то.

– Это картины, – заговорщицки зашептал электрик, – не его, точно. Это картины великого художника Малевича. Помните, наверное, «Черный квадрат?»

Галина Игоревна насупила бровки.

– Вы мне что, голову пришли морочить? – она собралась уходить, но Николай придержал ее за руку.

– Понимаете, – пояснил он, это очень ранний Малевич. Пока он дошел до своего квадрата, он ведь сколько вариантов перепробовал. И наконец получился тот незабвенный квадрат. А это – ранние.

– А почему о них никто не знает? – спросила учительница.

– Ну, бывает же так, – Колька пожал плечами, – детство тяжелое, годы, забылось, затерялось. А художнику нашему они от отца достались. Тот знал Малевича лично. – Колька врал напропалую. Он чувствовал свою безысходность, а та самая грусть и тоска давили уже так, что он чуть не заплакал. – Я это школе в подарок принес. Возьмите. Картины, если задуматься, тоже очень глубокие. Вот – «Красный треугольник» вроде как на галошную фабрику смахивает. Он вспомнил Семена.

Учительница внимательно посмотрела на Кольку и весело засмеялась.

– Ну ладно, давайте уж. «Черная дыра» вроде бы ничего, а галошная фабрика на пирамиду похожа.

Она, видать, поняла страдания самодеятельного художника и обижать его не хотела.

– А может, – сказала она, – вполне может быть, что когда-нибудь эти картины и станут такими же знаменитыми.

И она протянула электрику обычную шариковую авторучку и хитренько улыбнулась.

– Вы на обороте распишитесь хоть, что дарите, и подпись поставьте.

Колька подписался. Картины занесли в учительскую, и Колька ушел. И уехал. А грусть и тяжесть остались.

Он приехал домой, зашел в мастерскую и вынес на свет два дубликата своих картин. А тут опять увидел Семена.

– Сёмка, иди сюда.

– Пошел ты… – начал было тот, но Колька улыбнулся и показал бутылку. Семен заторопился к Колькиной баньке.

– Ты, – предупредил электрик, – только молчи. Молчи и пей. И все.

Бутылку выпили враз. Ольги дома не было. Она поехала в город, к сестре, и потому Колька вел себя смело.

– Поехали к тебе в слесарку, – предложил он.

– Зачем? – поинтересовался Семен.

– Я тебе эти картины подарю и повешу. Хорошо ведь? Красиво?

Семка кивнул. Спорить, конечно, не стал.

Поехали. Но сначала электрик поставил на картинах подпись: «Малевич».

– Пойдет? – спросил он.

– Пойдет, – махнул рукой слесарь Семен.

Они мчались по селу, от души пели грустную песню:

Поедем, красотка, кататься.

Давно я тебя поджидал…

Ехали, лихо пели песню. А сзади опасно дребезжали две картины с подделанной подписью великого классика. Дребезжали, но не порвались. И рамки целы остались. Даже не поцарапались.

У каждого поколения в детстве была своя Испания, своя «Гренада». У моего поколения такой страной была Куба и песня «Куба – любовь моя». Далекий остров неудержимо магнитил, звал на подвиг и вообще всячески бередил наше, ребячье, воображение. Но что мы могли сделать? Куба так далеко, в Америке, и попасть туда было совершенно невозможно. Помню, поделились мы с дедом Максимом насчет того, «как туда добраться». Дед лукаво ухмыльнулся, почесал затылок и серьезно сказал:

– Тухлое ваше дело, братва. Ты тут Испанию вспомнил. Э-э-э, милок, в Испанию можно было по суше дуть, ни одного моря на пути, одни речки. Речку, вишь, и переплыть можно. А тут океан. Не, братва, боевая задача отменяется.

Мы опустили свои головушки и очень расстроились – помочь Кубе хотелось. Дед Максим немного подождал, погладил рыжие небольшие усы и раскурил свою зверскую самокрутку. Пару раз затянулся. Мы молчали.

– Вот что, – строго сказал дед, – нюни распускать каждый может. Нечего. Раз решили помочь – помогайте. Мы придвинулись ближе.

– Как?

– Как, как? Знамо как. Напишите американцам письмо. Нет, – тут же поправил себя дед, – не американцам. Они здесь ни при чем. Президенту. Во, кому. Точно. «Так, мол, и так. Прочь, мол, а то приплывем…» Ну, ваше дело, как написать. Грамотные.

Мы, придерживая беретки, помчались сочинять письмо. Сначала с пылу да по привычке накарябали:

«Товарищ президент», но быстро сообразили, что не товарищ он нам. И долго не могли тронуться с этого места. Ни «господин», ни «сэр» не подходило. Признавать его господином казалось оскорбительным лично для нас, а называть «сэром» – смешно. Бабахнули сразу:

«Президент! Если ты думаешь, что Куба не победит, то ошибаешься. Куба победит. Лучше убери от острова свои кровавые руки. Мы – за Кубу и будем ей помогать. Весь мир тоже будет ей помогать, не беспокойся.» И закончили крупными печатными буквами: «КУБА – ДА! ЯНКИ – НЕТ!» Правда, мы плохо понимали, что значит «янки». Но в то время этот лозунг не сходил с газетных страниц, и мы решили, что «ЯНКИ – НЕТ!» – это очень здорово. «Проймет, – думали, – президента, проймет».

Дед Максим текст заявления одобрил, но посоветовал обращаться к американскому президенту на «Вы».

– Пусть он хоть и президент, – серьезно объяснял он, – с кем не бывает, а взрослый все ж человек. Может, даже не прочитает вашу писульку. Обидится. Пацаны, мол, а на «ты». Выбросит к чертям собачьим письмо, и все. А в остальном все правильно.