Николай Александров - Всё моё (сборник)

И главное – когда же лень моя по-настоящему заявит о себе и превратит в бессмысленность все написанное и все, что написано могло бы быть.

Здесь бы, по идее, и надлежало возникнуть сюжету, здесь и должна была бы появиться, скажем, бричка, въезжающая в город N, ну или подобное что-нибудь. Но воображение мое молчит, так что придется ограничиться риторикой.

Все-таки странная вещь реализм, как письмо, как способ художественного выражения, как занятие, как позиция, с которой творец обозревает мир.

Мне тут недавно рассказали историю. Очень простую, из жизни одной волжской деревни, что стоит неподалеку от города, в российской летописи оставшегося прежде всего как место, где в XVI веке был убит престолонаследник. Жителей – коренных жителей, если дачников не считать, – в деревне осталось мало. Люди они незатейливые, в быту неприхотливые. Живут чем бог послал, что лежало плохо, что с возу упало. Впрочем, и работают иногда. Ну и пьют, разумеется, а потому на этом свете, как правило, долго не задерживаются. Однако пьянство пьянству рознь. Был в деревне мужик. Звали его Горох. Прозвище его такое. И он тоже пил. И стал со временем Горох совсем плохой. Когда напивался, ходил по деревне и во всех ружьем тыкал. Ему раз сказали, что нехорошо, Горох, ружьем тыкать. Другой. Он не слушал или уже слушать не мог. И однажды зимой – пропал Горох. Был, и не стало. Куда делся – никто не знает. Спрашивают – все руками разводят. А когда снег сошел, нашли Гороха, крысами объеденного. Видать, пьяный замерз.

Понятно, что из этой истории легко сделать реалистичный рассказ. Правдивый, мрачный. Жизнь Гороха обрисовать. Как судьба его складывалась, как он пить начал, с чего вдруг ружьем во всех тыкать стал. Про односельчан написать: про Витьку, который бросил пить, после того как его, пьяного, трактор переехал. Бросил пить и сделал карьеру – всю бывшую колхозную технику скупил. Про бой-бабу Маринку – мать трех колхозных председателей. Про Юльку-рыжую, которая благодаря шевелюре своей далеко продвинулась в РАО ЕЭС и, вернувшись в деревню, к дому своему чуть ли не ЛЭП протянула. Ну и кроме того – Волга, простор, глубинка, Русь. Покой. Вечный.

Но зачем?

Сам сюжет, сам анекдот – богаче и содержательней. Есть ли смысл обвешивать его реалистичной фактурой. Нужно как-то очень сильно любить словесную лепку такого рода, этакий вербальный монументализм, кисть и широкий мазок проницательного, приметливого художника. В этом есть какое-то извращение, какой-то комичный надрыв, уже и осмеянный, кстати, неоднократно.

Или я завидую? – Завидую, наверное.

А еще я в одной книге прочитал, что Пифагор, когда его укусила ядовитая змея, в ответ сам ее укусил. И змея умерла. А Пифагор жив остался.

Я понял, я понял, как закончится моя повесть. Финал есть. И теперь пишу с легким сердцем. Точнее – буду писать с легким сердцем и успокоенной совестью. Потому что сейчас иду спать и читать «Свечку» Залотухи. То есть – наоборот.

Как пишется роман. На что это похоже – на яркую страсть или ровный брак. Каждый день на протяжении года жить в одном мире с выдуманными персонажами. Это легче, чем с реальными людьми? И когда испытываешь настоящее счастье – в процессе писания или по завершении романа? Может, так и с любовью (о браке не говорю) – истинное счастье испытываешь, когда любовь прошла («…иль дать отставку милой, / Или отставку получить»).

Но, правда, странное дело – писать роман. Всерьез. Как на работу ходить. Впрочем, и играть в роман не менее странно. Но в игре хотя бы есть смысл.

Залотуха написал роман в 1700 страниц. Писал 12 лет. Написал – и умер. Все говорят, что это эпохальное произведение.

Есть ли серьезное занятие для человека. Даже готовиться к смерти – и то глупо. И знаменитое «познай самого себя» – звучит не очень.

Руссо думал оправдаться перед Богом своей «Исповедью». То есть честным рассказом о своих мазохистских комплексах, в детстве проявившихся, о рецидивах эксгибиционизма, онанизма, совместной жизни с женщиной, которую он называл «маменька» (точнее говоря, о жизни втроем – маменька, Руссо и преданный слуга маменьки). Чушь.

«Исповедь» – великая книга. Но не оправдание существования.

И бытие как таковое – бредовая мечта экзистенциалистов – не более чем очередной философский проект.

И «просто жизнь» – ерунда. Попробуй ничего не делать хотя бы день – сразу начнешь испытывать постоянный зуд: чем бы себя занять.

Себя все время нужно куда-то девать – в пьянство, в работу, в любовь, в телевизор, в рыбалку, в Фейсбук, в путешествия. Я – это такая затычка, которая постоянно ищет бочку.

У бара. Молодой человек рассказывает, как ходил в Сандуны (Сандуновские бани) в день «прямой линии» президента с народом. Плазма светится, президент говорит. Голые люди в полотенцах слушают. Реагируют: «Ну всё, лет назад эдак на тридцать пять – вот тренд на ближайшие годы…» Грустный, похожий на питекантропа, боксер и депутат Госдумы ходит: «Кто меня попарит?..»

Смешно.

А рассказав это, добавляет: «Но самый ад – это Первый женский».

Круто. Первый женский круг ада. В Сандунах.

Нет, не угнаться мне за Василь Василичем. Он каждый листик бережно подбирал, сохранял и аккуратненько укладывал в короба. Потому что жил в истории. А мы живем в скверном анекдоте. Или, если говорить субстантивно, – в скверне, поскольку пределы анекдота оставили давно позади… В «Первом женском».

Что фикшн, что нон-фикшн – все равно. Плетение словес обретает смысл только тогда, когда проникаешься полной, абсолютной бессмысленностью этого занятия. Слова теряют вес. Такой танец в невесомости. Пузыри земли. Хороводы симулякров. И сам ты такой воздушный-воздушный. Вот тебе еще немножко пузырей.

Про постмодернизм. Определять его можно по-разному. Но что важно. Постмодернизм – это не просто превращение идеи в симулякр. Точнее так. Что из этого следует? Постмодернизм означает упразднение диалектики (диалектики по Лосеву, например). В самом простом виде это означает следующее. Диалектика подразумевает восхождение к Единому. То, что кажется противоречием на одном уровне, перестает им быть при восхождении на следующую ступень. Красивые примеры из математики. Гордиев узел сам собой распадается в четвертом измерении. Или: если у нас есть два концентрических круга. В двухмерном измерении (плоскость) один находится в плену другого, освобождение невозможно. Но если мы добавим третье измерение (объем), один из другого вынимается легко.

В постмодернизме никакого Единого нет. Это скопление симулякров, истинность (сущность) которых доказать невозможно. Никто никуда не восходит, и ничто ничему не противоречит. Более того, постмодернизм упраздняет простую дедукцию.