Андрей Дробот - Холодный путь к старости

Глава пробежал глазами по листу, нахмурился, а Хрюн выдернул из его рук договор на покупку города, весело глянул и направился к выходу, сказав предварительно:

– Думай, дядя, на то ты и Глава, чтобы голову-то иметь…

Чиновники забегали, выискивая возможности забрать название города у Хрюна, но его покупка оказалась законной, и самое плохое, что изменить название города было невозможно: прижилось. Если Хрюн запрещал его использовать, то город терял адрес полностью. На конвертах можно было написать автономный округ, улица, дом, квартира, а город без согласия Хрюна нельзя. Напротив расписания автобусных перевозок вместо названия города в случае усугубления конфликта с Хрюном могла остаться пустота…

– Похоже, Хрюн, что в прошлый раз я с тобой погорячился, – сказал Глава при следующей встрече. – Работай, как работал. Можешь на работу не приходить, деньги тебе домой занесут. Что еще надо? Говори. Если скажешь, так и наркотики можем прямо в квартиру…

– Спасибо за заботу, – поблагодарил Хрюн. – Я верил, что мы сработаемся.

– Если что, ты только позвони…

Началась у Хрюна великолепная жизнь. Буквально вскоре после этого туристы Крайнего Севера встретили его на острове Бали, где царило вечное яркоцветное лето, в окружении тамошних красавиц. Хрюн угощал и рассказывал:

– А я ему говорю: ты у меня в кулаке. Хочешь, чтобы город остался с прежним названием, – плати. Не хочу жить на Крайнем Севере, хочу жить на заграничном юге, в самом райском местечке. Деньги шли на мой банковский счет на Бали не позднее пятого числа каждого месяца, и не дай бог заставишь меня волноваться и звонить…

***

Бредятин поверил слуху о Хрюне и надеялся, провернув аналогичный шантаж, получить крупный выигрыш, но чиновники решили, что название небольшого издания маленького нефтяного города, пусть даже единственного издания, – это не название города и им можно пренебречь.

Все, кроме руководства редакции, остались при работе. Изменилось название газеты. Алик с корреспонденткой по фамилии Мерзлая стали претендентами на должность редактора.

Мерзлая носила мощные очки, создававшие иллюзию огромных глаз, имела крупную некрасивую родинку на правой щеке, тело, возросшее на излишнем питании и недостатке движения, являвшее собой не символ средневековой гармонии, а распущенность, сластолюбие и чревоугодие, но, как многие женщины, считала себя безумно привлекательной. И вот стояли они, Алик и Мерзлая, на пронзительном, леденящем и, казалось, летящим со всех сторон света попеременно июньском ветре возле отделения двухэтажной коробушки, цвета некрашеного строительства, где находился банк маленького нефтяного города, и делили должности.

– Я не хочу быть редактором, – схитрил Алик. – Давай я буду твоим заместителем, а ты руководи. Все ж у тебя мать была редактором.

Определять направление своих поступков надо из невозможности поступить иначе. Алик не хотел ограничивать свою свободу без убедительного повода. Он не любил революции даже тогда, когда на них шел. Революции отнимали много сил и не давали равноценного выигрыша. Зачем нужны лишние обязанности, если не страдаешь карьеризмом? К начальству надо быть близко, чтобы иметь деньги, но все же не настолько близко, чтобы обжечь крылья. Алик не желал встречаться с Главой города, он строил буфер и любил жизнь.

– Но я одна не справлюсь, – испуганно призналась Мерзлая. – Сам знаешь, мама живет далеко, в Янауле, телефон денег стоит. Мне нужен помощник здесь.

– Буду помогать, чем смогу, – чистосердечно заверил Алик.

– По нашему штатному расписанию у редактора есть два заместителя: ответственный секретарь и выпускающий редактор, – сказала Мерзлая.

– Секретарь – это не по мне, – ответил Алик, исходя из общепринятых знаний о секретарской должности. – Буду выпускающим редактором.

– Договорились, – согласилась Мерзлая и тем самым отодвинула Алика от себя как возможного претендента в будущем на ее кресло, причем отодвинула при его добровольном согласии, поскольку прямым заместителем редактора был ответственный секретарь, а выпускающий редактор была скорее техническая должность, чем творческая.

Незнание тоже сила, только сила конкурента или противника. Так Мерзлая стала редактором, а Алик даже не понимал, что уже проиграл карьеру ближайших лет, но, к слову, если бы он об этом и узнал, то более всего огорчился бы от молчаливой хитрости Мерзлой.

День рождения новой газеты отмечали с шиком. На столе появились и быстро исчезли малоградусная водка «Стопка» с дынным привкусом, шампанское, ликерчик из магазинчика в соседнем подъезде, вареная картошка крупными кусками с сосисками из консервной банки, запеченная в духовке картошка, нарезанная на манер лапок с кусочками чеснока между пальчиками, соленые грибочки из местных таежных лесов, свежие помидорчики… Магнитофон пел Киркоровым. Гадали на кофейной гуще. Алик был единственным мужчиной среди женщин. Многие потом завидовали, говорили: «Малина!!!» Но с другой стороны всем женщинам надо было во избежание ненужных обид уделить равное внимание и никого не выделить. Алик старался, и ему удавалось балансировать меж притягательными и пропастными объятиями. Вначале бабоньки сидели скованно, потом разошлись-расплясались. Набежали их мужья, и стало еще интереснее. Но не все супруги понятливые. Некоторые ревновали и не посещали такие собрания и впоследствии. Так сразу после дня рождения газеты новоиспеченную редакторшу дома отлупил муж, и на следующий день Мерзлая пришла в редакцию в очках с очень затемненными стеклами, под которыми угадывались выдающиеся синяки.

Впрочем, в этот момент Алика волновали не столько женщины, сколько блестяще представившаяся возможность громко заявить миру о своем существовании, пусть не всему миру, пусть маленькому его кусочку, мыслящему зернышку, перепачканному нефтью. Алик всегда безрассудно, неосознанно стремился к бессмертию. Он хотел, чтобы его мысли были услышаны, имели отклик в умах, но не любил публичные речи, даже за праздничным столом он молчал, потому как не умел генерировать гармонию в шуме. Он вел дневник, писал стихи, плохие или хорошие – другой вопрос. Он их создавал, читал друзьям и стремился быть напечатанным, но опять же не предпринимал никаких действий, чтобы это его желание осуществилось. Все решилось само собой.

«В публикации присутствует стриптиз души. Очень хорошо, если читатель обнаружит, что твое обнажение прекрасно. А если нет? Если мысли, стихи, проза окажутся похожи на уродливого карлика или Квазимоду? Грозит всеобщий смех. Это риск. С другой стороны, Квазимода рискнул претендовать на любовь. А, пусть смеются или плачут. Я тоже хочу жить», – так рассудил он и стал отдавать стихи в газету, тем более что постоянные поездки в далекую типографию за добрую сотню километров хоть и сильно утомляли, но просветляли: голова становилась тяжелой от тряски по неровной дороге, но, как ни удивительно, пронзительно мечтательной.