Арчибальд Скайлс - Контра

Contra – Контра

«Кто, покинув Отчизну, сможет убежать от себя?»

Гораций.

«При желании можно выклянчить все:

деньги, славу, власть.

Но только не Родину, господа.

Особенно такую, как моя.

Россия не вмещается в шляпу!»

М. Булгаков «Бег»

1942 год. Ленинград

Баржи, вывозящие детей из погибающего от голода Ленинграда, они не пожалели. Располосовали из пушек и пулеметов и пустили на дно минуты за три-четыре. Идущий за ними второй очередью конвой увидел на темных волнах только плавающие детские пальтишки, шапочки, варежки да игрушки. Кукол и зайчиков на воде было много.

– Ненави-и-ижжу! – Прошептал Григорий, смотря в иллюминатор. – Ненавижу-у!

Он приберегал это воспоминание для крайних случаев. Гнал его от себя в суете войны, не хотел, чтобы оно замылилось и потеряло свою силу. Но когда слышал он знакомые строки: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», видел он именно эту тоскливую ладожскую волну и плюшевого зайчика в ней.

Зайчика он запомнил. Его держала девочка на пирсе. Дети, не смотря на войну, даже здесь все время смеялись, вызывая улыбки. Их присутствие и радость растопляли суровость военных. Детей повели к трапу, и эта девочка обернулась и вдруг улыбнулась ему так радостно и открыто, что Григорий не удержался и тоже широко улыбнулся, помахав ей на прощание.

Сейчас это воспоминание было некстати, и Григорий, оторвав лоб от холодного стекла, выпрямился и пошел к себе в каюту. Надо было собираться. Его внезапно и неожиданно вызвали в штаб.

Дневник Арша

Сегодня я пошел полюбоваться закатом к крепости El Morro . Смотрел на силуэты пальм на Isla de Cabro , на Каньюэлу ( Canuela ), а сам думал о России. Видимо, каждому необходимо какое-то время пожить в другой стране, чтобы посмотреть на свою со стороны. Чтобы начать скучать, увидеть и почувствовать ее по-новому.

Пока я не попал в Пуэрто-Рико, я вообще не задумывался, зачем мы, русские, в этом мире? Почему мы оказались самой большой страной с неограниченными запасами полезных ископаемых? И тут я вдруг понял, что это глупый вопрос. Страна, как и семья, должна жить в первую очередь для своих людей. Для их счастья, и другой идеи не должно быть. Интересно, что думают пуэрториканцы о своей стране? Они смущаются, когда я их об этом спрашиваю. Этот остров оказался ровно посередине между двух Америк. Латиноамериканская культура встретилась с Североамериканской именно здесь. Так же, как и Россия не стала ни западной, ни восточной, так и Пуэрто-Рико занял совершенно особое место между двух культур, двух моделей ценностей.

Главные герои русских сказок – это лентяи, которые радуются жизни и встают с печки только тогда, когда приходит большая беда. И каждый пуэрториканец в душе тоже так и остался немного крестьянином – «хибаро». Его глубинным мотивом существования является желание жить беззаботно и радостно.

На курсе «История и культура Пуэрто-Рико» я узнал, что много десятилетий пуэрториканцы отправлялись в большие города на заработки, и в США живет больше пуэрториканцев, чем дома. А мне кажется, что эта здоровая лень, радость и умиротворенность являются нашим вкладом в общую копилку цивилизации. Разве западный мир, где все суетятся, боятся будущего, не нуждается в этом умиротворении и радости?

Я хотел обсудить это сегодня вечером с Андреем. Пришел к нему в гости, когда солнце село, и притащил диски с Бичевской и Вертинским. «Маме он очень нравился, – сказал Андрей. – Она так и не приняла, что он вернулся в Совдепию». В этот момент Бичевская запела старый русский дореволюционный гимн: «Боже, царя храни!», и Андрей вдруг засмеялся: «О! Это для брата!» Он имел в виду Владимира. Владимир лет на пятнадцать старше Андрея. Он родился тогда, когда в русской иммиграции еще верили в возможность свержения коммунистов и восстановления монархии. Надо о нем написать поподробнее.

А завтра ко мне едет Вася!

Он потерял работу и рассорился со своей подругой. Теперь он обижен на весь мир и в особенности на женщин. Хочет зализать у меня свои раны, лежать на пляже, пить пиво и жаловаться на жизнь. Ну что ж, такая у меня профессия. Я слышал здесь от одного психолога анекдот. Когда ему звонят, он вместо «Здравствуйте!» говорит: «Жалуйтесь!»

Кстати, у пуэрториканцев есть удивительная привычка! Они звонят вам и сами спрашивают: «Кто со мной говорит?» (“Que n me habla?”)

20… год. Сан-Хуан

Отец Андрей был крупным и красивым седовласым мужчиной с высоким лбом, тонким носом и чуть полными губами. Двигался он степенно и мягко. Совершенно он не был похож на своего старшего брата Владимира. Владимир жил с Андреем вместе, в большом доме, где, помимо них, жили еще сын Андрея со своей семьей и еще какие-то постоянные гости, о которых Арш мало, что знал. Дом был открыт для своих, какими Арш, Леша и даже Вася, который приехал просто в гости, стали автоматически. Всех их и привлек Владимир для работы в федеральном суде, когда американцы привели в порт судно с тонной кокаина на борту.

Дом братьев очень нравился Аршу. Здесь словно бы пахло Россий, но не той, которая переименовалась из СССР, а другой, которая жила в людях, водивших такси по улицам Парижа, слушала песни еще не вернувшегося в Вертинского и ждала, когда же этот самый СССР снова станет Россией. Когда Арш поделился этой мыслью с Владимиром, тот скорчил гримасу и усмехнулся. Он видел эту жизнь с той стороны, с которой такие чувства были непонятными.

– Вы в Совдепии придумали себе какой-то несуществующий Париж, несуществующую западную культуру и сами же в свою выдумку поверили. Первые слова, которые я услышал в Париже, были «грязный иностранец». Есть было нечего. Когда немцы вербовали на фронт русских, многие шли только потому, что там кормили. И я тоже пошел.

– И вы?!

– Да. Нас в поезд сунули, везут. Но не кормят. Я на какой-то станции украл гуся, съел и сошел с поезда. Потом до Португалии добрался. Оттуда в Канаду. Из Канады пешком в Америку. Там мне сказали, что надо в иммиграционную службу идти и смотреть, дадут мне грин-карту или нет. Мне дали. Андрюшка с мамой в Париже остались. Он маленький еще был.

Солнце как-то внезапно, как это бывает на юге, закатилось в сияющую расплавленную щель между фиолетово-бардовым небом и темным, как кожура баклажана, морем, и Арш вдруг заметил, что не может больше разглядеть ни одной буквы. Он отложил дневник, поднял лицо вверх и уставился во тьму, сгустившуюся над городом. Он еще долго полулежал на старом диване на плоской крыше дома, где снимал квартиру.