Владимир Дараган - Российские этюды

В метро чисто и тепло. Я внимательно прочитал все рекламные плакаты на стенах и узнал, что курить теперь не модно, что «крепкая семья – это лучшее, что создала природа», и что если бриться лезвиями фирмы «Джиллет», то тебя с раннего утра будут целовать две девушки. Одна из них блондинка, а вторая – брюнетка.

В Интернете меня пугали, что в метро сплошные «понаехавшие». Оказалось, что «понаехавшие» успешно замаскировались под москвичей, приветливо всем улыбались, уступали места инвалидам, беременным женщинам, пожилым людям и пассажирам с детьми. Мне никто ничего не уступал, чему я был очень рад.

В метро я ощутил, что на меня поглядывают женщины в очень широком возрастном диапазоне. Сначала я вообразил невесть что, а потом понял, что современные москвички смотрят на мужчин в метро только для того, чтобы в ответном взгляде увидеть степень восхищения их внешностью. То, о чем я сдуру подумал, к мужчинам в метро не относится. Мужчины их мечты в метро «не ездют»!

Мы встретились как-то сумбурно. Сначала перезвоны по сотовым, потом ожидание в дворах с серым мокрым снегом, какие-то желтые здания, стены с обоями, пинание колес у российского «джипа» по прозвищу «тарантайка» и слова, типа, «этот где хочешь пройдет, если сзади толкать». Потом противная езда по Варшавке, поворот в Ясенево. И все время чувство, что с утра уже выпили. Мы, это костяк нашей старой лаборатории. Сегодня на арене не я, а очень главный врач и профессор, который сейчас здесь, а завтра хрен знает где читает лекции. А что делать? У него трое детей, их может испортить жилищный вопрос. Это он научил меня пить чистый спирт. Мы с трудом вспомнили, что я был у него руководителем диссертации.

За рулем наш гениальный программист. Тот самый, который, придя в лабораторию, называл меня Вовка и на «вы». Он говорит, что в Москве 80% людей что-то продают, а таких как мы, которые что-то делают, надо выставлять в зоопарке.

– Фигня все это, – говорит профессор. – Мы вот из больницы ко мне заедем, и уж там расслабимся как следует!

С нами женщина. Она тоже читает лекции, но сегодня она нас всех облагораживает. При ней мы следим за орфографией, фонетикой и синтаксисом нашей речи. Это непросто, но с утра еще получается. Профессор рассказывает, как его впервые в нашей лаборатории пустили из подвала в приличную комнату, где мы пили чай:

– Я вошел в храм мысли очень робкий и сел на краешек стула у какого-то стола. Мне намекнули, чтобы я убрал со стола чашку, куда я ее нечаянно поставил. И только я ее убрал, как открывается дверь, показывается женская рука, которая метким броском посылает огромную сумку точно на то место, где стояла моя чашка.

– А нефиг чашки ставить где попало! – говорит облагораживающая женщина. – И вообще, утром работать надо, а не чаи распивать.

– Вот именно! – говорим мы хором.

Мы едем в больницу, навестить нашего инженера. Ему за 80, но он продолжает работать! И работает в той же лаборатории, из которой мы разлетелись по земному шару. У него третий инсульт, но он не обращает на это особого внимания. Так, слегка два пальца не разгибаются, но он их обещает разработать.

– У нашего Дмитрича стержень здоровья в организме, – говорит профессор. – Он у меня под контролем, полет нормальный.

Быть под контролем у профессора непросто. У него каждый диагноз окончательный. Сначала он дает от силы месяц жизни, потом говорит, что пошутил. За это мы его все любим. Он всегда шутит. Но при этом находит то, что не могут найти другие врачи. Он думающий врач, аналитик и всю жизнь работал как вол. Никому не удавалось приходить в лабораторию раньше, чем он. И мне ни разу не удалось уйти с работы позже его. Он был единственным врачом в стране, который мог программировать на нескольких языках. Он освоил МРТ за пару дней, поставив, наверное, мировой рекорд.

– Слушай, – говорит он мне. – Нам в Сколково могут кучу денег отвалить, не хочешь пару лет там поработать?

Я не хочу, у меня много других незаконченных проектов.

– Ну и правильно! – говорит он.

Дальше следует его краткий, но эмоциональный монолог. Присутствие облагораживающей женщины добавляет в монолог многоречивые паузы.

Академическая больница стоит в лесу. Дмитрич рад нас видеть. Он бодренько ходит по коридорам, заигрывает с сестрами, они ему улыбаются, а на нас не обращают внимания. Часы неприемные, но профессор тут консультирует, нам везде зеленый свет, мы с комфортом располагаемся в холле второго этажа. За окном видны покрытые льдом деревья, падает мокрый снег, в холле полумрак.

– Ну? – спрашивает профессор.

У нас с собой было. Нью-йоркские конфеты отдали Дмитричу на подарки сестрам, мы раскупорили другое.

– Стаканы бы… – говорит Дмитрич. – У меня только чашка.

– Может в пробку? – робко предлагаю я.

– Фигня все это, – говорит облагораживающая женщина и аккуратно начинает вливать в горло пахучую жидкость из бутылки.

Мы продолжаем начатое. Шум и веселье! Сестры ходят мимо с улыбками. Я внимательно за ними наблюдаю.

– Но-но, не балуй! – грозит мне пальцем профессор. – Тут все схвачено!

Через полчаса все больные второго этажа, даже неходячие, начинают проходить мимо нас, чтобы зарядиться адреналином. Дмитрич уже практически здоров, мы его зовем к профессору домой, а потом в баню.

– Мы с Дмитричем по баням не ходим! – отвечаю я. – Мы против случайных половых связей.

– Случайных не будет! – заявляет профессор. – А если что, то мы прямо в бане и вылечим.

Дальше я помню смутно. Жену профессора я знал еще по лаборатории. Нас накормили, не обругали, а были рады. В это день нас все любили. В баню я не поехал, так что ничего про это написать не могу.

В метро я заблудился, но потом выблудился.

Зачем мне была нужна трудовая книжка – я не знаю. Но вот захотелось и все – вынь да положи на тумбочку! Впрочем, я знаю – мне хотелось узнать, есть ли там героическая запись, что я полгода работал разнорабочим на фабрике «Серп и Молот» в городе Пушкино. А то я много рассказиков на эту тему написал, а документа нет.

Вышел из станции метро «Ленинский проспект» и почувствовал, что мне снова двадцать лет и я с волнением иду в один из храмов науки. Вокруг изменилось немного. На ларьки и рекламу я перестал обращать внимание, на новые магазины с безвкусными вывесками тоже не смотрел. А вот костяк площади Гагарина, Воробьевки, Ленинского, Профсоюзной и Вавилова был на месте. Я вспомнил все развязки и выезды, внимательно посмотрел на растопырившего руки Гагарина, вспомнил, что знаком с женщиной, которая делала монтаж этого памятника. Потом постоял и подумал, что знаком с кучей людей, которые что-то делали. Оказывается, я хорошо знаю тех, кто сейчас ремонтирует Большой Театр, кто реставрировал «Рабочего и Колхозницу» и еще много чего другого. Вот торгашей я знаю плохо, но это ладно, переживу.