Алла Кречмер - Зарево

– А барон что делает? – спросил Петр.

– Учится. Вернее, это сейчас он учится, а раньше дурака валял, стихи писал, да денежки отцовские спускал. Я его выгнать хотела, но папенька его приехал из Эстляндии и со всеми долгами расплатился. Он, конечно, с гонором, но привыкла я уже к нему.

Хозяйка вздохнула, а потом спохватилась:

– Идем, голубчик, я тебе покажу твои покои. И насчет самовара договоримся.

Квартира поразила Петра: она чем-то напоминала дортуар в пансионе – длинный коридор и выходящие туда двери; кухня, ванна, туалет и большой камин в коридоре.

Комната, предназначенная Петру, казалась пустоватой из-за недостатка мебели – кровать, шкаф, стол. Один – единственный стул притулился к стене, да в углу стоял ящик непонятного происхождения, на котором валялись чьи-то калоши. Окно выходило во двор-колодец, и взгляд упирался в серую стену. В комнате было темновато, но Марфа Петровна кивнула на лампу – семилинейку и сказала:

– Зато дешево.

И Петр смирился. А, попив чаю, нашел свое положение приемлемым.

К вечеру вернулись другие жильцы: две медички Таня и Маня, симпатичные смешливые первокурсницы из Пензы; поэт Гриша Ионов, принадлежащий к когорте вечных студентов, и актриса. Кудрявая шатенка в черном платье, расшитом бисером, велела называть себя Фионой. Петр никогда не слышал подобного имени, но для себя решил, что на самом деле девушку зовут как-то по-другому, а представляется она сценическим псевдонимом.

В комнате медичек накрыли стол, выставив свои съестные припасы. Петр принес мамины пироги и круг домашней колбасы; Гриша – гречневую кашу с мясом из ближайшей кухмистерской, а Фиона ради знакомства выставила бутылку домашней наливки.

Медички расставляли миски с соленьями и корзинку с хлебом.

– Обрезки берем в булочной на углу, – пояснил Гриша, выуживая из корзинки помятый кусок ситного. – Стоит копейки, а иногда и даром.

– Посуду несите свою, – попросила белокурая Таня. – Петр, у Вас есть стакан? А то мы найдем лишний.

– У нас в коммуне не выкают, – заметил Гриша, и вдруг его озарило. – Ах, мартышки, это они комедию ломают, чтобы выпить с тобой на брудершафт. Не соглашайся, Петя.

– Ну что ты, Гриша! Что о нас Петя подумает, – захихикала темненькая остроносая Маня. – Петя, не ходите за стаканом, я уже достала.

Фиона и Гриша переглянулись: кажется, впервые медички показывали «изыски воспитания».

– Это они впечатление хотят произвести, -шепнул на ухо Фионе вечный студент, а она передернула плечами и бросила в сторону:

– Еще бы, такой кавалер.

– Самовар готов, – сообщила хозяйка. – Садитесь за стол.

– Не слушай их, Петя. Твой факультет недалеко. Это девчонки каждое утро добираются до Петроградской. Хочешь, я завтра тебя отведу туда? – спросил Гриша. – А подумаю, может, и сам туда устроюсь.

Девчата дружно засмеялись, а Фиона закурила.

– Ну уж и специальность – путеец, – фыркнула она, выражая презрение таким образом.

– Нормальная специальность, – возразил Петр. – Вон в Сибирь железку проложили, а ее кто-то должен обслуживать. Нет, работы хватит, да и жалованье у путейцев немалое.

Фиона картинно выгнула шею, словно изображала лебедя, и поправила спадавшую шаль.

– Вы все в жизни привыкли мерить деньгами, а как же искусство? Эмоции? Душевные порывы? Вам, простым людям это неведомо – вы только копите – на старость, на мебель, на приданое дочерям, на покупку дома или коровы. Как это скучно!

Она произнесла это сценическим тоном, и Петр понял, что это игра.

Медички, кажется, так не считали.

– Кто бы рассуждал про порывы, да только не Вы, Фекла Архиповна, – ядовито заметила Таня. – Или как Вы там по паспорту?

– Тоже мне, бескорыстная какая! – возмутилась Маня. – На сцене дурака валять – это просто. Попробовала бы утром учиться, а вечером – дежурить в больнице.

Девушки переглянулись и, перебивая друг дружку, начали припоминать все прегрешения Фионы.

Гриша отмалчивался, а Петр подумал, что не так уж дружно живут обитатели этой квартиры.

– Гриша, может, ты нам почитаешь свои стихи? – предложил Петр. – У нас в гимназии был прекрасный словесник, он занимался с нами дополнительно и привил вкус к хорошей поэзии.

Гриша, словно ожидал приглашения, он вылез из-за стола на середину комнаты и стал декламировать пронзительным голосом:

«Течет неспешно Нил: весна, и вновь хамсины.

Несносная жара, хотя и не сезон.

В глаза летит песок, гнут подданные спины-

Вернулся в свой дворец всесильный фараон.»

Фиона вскочила с места и всплеснула руками. Казалось, она хотела обнять поэта, но ограничилась тем, что стала яростно трясти его за рукава.

– Какая прелесть, Гриня! – воскликнула она. – Это лучшее из написанного тобою. А продолжение есть?

Гриша скромно кивнул и продолжил:

– «На голове царя высокая корона:

Там в золоте блестят сапфир и бирюза.

Знак Бога на челе – изогнутый змееныш:

Рубин – его язык, а изумруд – глаза.

Нагрудник золотой, там надписи которых

С течением веков уж не поймет никто.

Синеет лазурит – неясные узоры,

Краснеет сердолик, как юной серны кровь»

Петя молча наблюдал за тем, как девушки курят словесный фимиам довольно посредственным строчкам, но в спор не вступал. Он уже хотел прочесть что-нибудь из школьного курса, как вдруг резко распахнулась дверь в комнату, где пировала наша компания. В проеме появилось новое лицо – высокий молодой человек оглядел всех с порога, не спеша войти внутрь.

– Коля пришел, – заметила Таня.

А молодой человек кивнул небрежно, что должно было означать приветствие и хмыкнул, глядя на накрытый стол.

– Так, празднуете? И что мы празднуем? И начали без меня. – попенял он, глядя в основном на Фиону, а затем обратился к Грише, – А наш менестрель, как всегда, сочиняет лабуду про таинственные замки, знойные пустыни и эльфов в ирландских долинах. О чем речь сейчас?

Петра вновь пришедший как будто не замечал, и делал это намеренно, низводя его до уровня пустого места. Петя решил, что ни навязываться на знакомство, ни бороться за внимание этого типа он не будет – много чести! Неужели он и есть тот самый пресловутый барон, о котором упомянула хозяйка? Если так, то плохо же его выучили в свое время хорошим манерам!

Гриша же поспешил продолжить декламацию:

– «А жезл в руке его украшен поскромнее:

Глаз Гора -сила, власть – карбункул голубой,

А на щите его цветные скарабеи-

Шпинель и аметист в оправе золотой.

Но грустен его лик – ведь было предсказанье,

Что разольется Нил, коварен и бурлив,

Затопит он поля, дома, дороги, зданья,

И вековая власть падет Стовратных Фив.

И не спасет его великое богатство,