Виктория Травская - Карьера неудачника

На первый взгляд, после развенчания культа личности мало что изменилось. С трибун партийных съездов и со страниц газет звучали те же самые лозунги; так же, как и раньше, граждане в едином трудовом порыве боролись за выполнение и перевыполнение планов, участвовали в социалистическом соревновании и битве за урожай; их дети по-прежнему становились октябрятами, потом вступали в пионеры и комсомол и изучали труды Маркса и Ленина, в которых, в числе прочего, утверждалась мысль о коммунистическом обществе как обществе бесклассовом…

Но по сути все эти звонкие фразы чем дальше, тем больше отдавали фарисейством, так как общество победившего социализма, казавшееся таким монолитным в первое послевоенное десятилетие, стремительно становилось классовым. И ложь, религия рабов и хозяев 19 19 Слова Сатина из пьесы Горького «На дне»: «Ложь – религия рабов и хозяев… Правда – бог свободного человека!» , вернула себе утраченные было позиции: в этом обществе равенства дети партийной элиты учились в лучших школах, жили в лучших домах, лучше одевались и питались и имели гарантированно лучшие карьерные перспективы, чем все остальные советские дети – хотя произносили всё те же клятвы и лозунги и штудировали те же труды основоположников марксизма-ленинизма.

Повторив судьбу многих благих намерений, коммунизм таки наступил – но не для всех. Костины родители шли к нему так долго, что и верить-то в него перестали: всеобщее благоденствие стало своего рода идеей о рае, куда никто не надеялся попасть при жизни. В то время как семья Риты уже теперь жила при коммунизме, где, как хорошо было известно даже советскому двоечнику, от каждого по способностям – каждому по потребностям. Если она и задумывалась о том, что подавляющее большинство её соотечественников живёт иначе, то считала это чем-то естественным – результатом их собственного выбора или неспособности добиваться своего.

Они продолжали видеться и, когда появлялась такая возможность, тайком предаваться плотским утехам, не слишком задумываясь о будущем, пока будущее само не напомнило им о себе.

В одно из воскресений, придя к условленному месту, Костя нашёл Риту бледной, с тёмными кругами вокруг глаз. Сами глаза выражали растерянность и вопрос.

– Что с тобой? Что-нибудь случилось? – спросил он, целуя её. – Выглядишь ты неважно…

– Я беременна, – сообщила Рита, продолжая безотрывно смотреть ему в глаза.

– Что ж… Замечательно, – проговорил он, чувствуя, как кровь приливает к лицу. – В таком случае нам следует пожениться. Как думаешь? – он улыбнулся, презирая себя за то, что улыбка, он это чувствовал, вышла жалкой и вымученной.

– Ты не обязан. Я могу… – начала было она.

– Не говори глупостей. Я всё равно собирался на тебе жениться, когда окончу академию. Просто сделаю это немного раньше. – Он притянул её к себе и почувствовал, как расслабились её напряжённые плечи и вздох облегчения окатил его шею горячей волной. Она была сейчас такой ранимой и хрупкой. Он подумал о том, что ей пришлось пережить, пока она ждала этого свидания и его ответа, и у него защипало в глазах.

Помолчали – каждый о своём. Костя вспоминал слова отца, когда тот счёл его достаточно взрослым: «Имей в виду, сынок: тебе несколько минут удовольствия – а ей потом носить, рожать и много лет воспитывать твоего ребёнка!» Его мысли естественным образом обратились к медицинской стороне проблемы, и он спросил:

– А ты уверена? Насчёт беременности?

Рита судорожно вздохнула, и он понял, что она плачет. Рита плачет? Это было новостью. Он привык считать её снежной королевой, чувства которой, если таковые и есть, не имеют внешнего выражения, как если бы они были скованы коркой льда. Это не делало её менее привлекательной – напротив, придавало ей прелесть уязвимости, заставляя его испытывать азарт завоевателя, бастион за бастионом покоряющего этот ледяной зáмок. И вот теперь он, кажется, добрался до самой середины – до трепетно пульсирующего ядрышка этой твердыни. Прижимая к своему плечу её кудрявую голову, Костя улыбнулся: оно того стоило!

– Ну что ты, малыш. Всё будет хорошо! – он погладил её точно так же, как обычно утешал Лильку, когда та выплакивала на его плече свои детские горести. – Расскажи-ка мне лучше, что ты чувствуешь.

– У меня задержка, – прошептала она в его китель и уточнила: – Две недели. Даже больше… Почти три! И сегодня утром меня тошнило… – Она всхлипнула и выдохнула в отчаянии: – Я не знаю, как сказать папе и маме!

Её горячее дыхание проникло сквозь плотную ткань кителя. Боже мой, она нуждается в его защите! Рита, которую он привык считать гордой амазонкой, самодостаточной и независимой, нуждается в его защите. Это было совершенно новое, незнакомое и удивительное ощущение. Чувствуя, как, расправляясь, его плечи наливаются силой, Костя ответил:

– Предоставь это мне. Они сейчас дома?

Рита проглотила слёзы.

– Папа не знаю, а мама должна быть дома.

– Что ж, пойдём!

Дверь открыла Елена Матвеевна.

– Здравствуйте, Костенька! Какие вы молодцы, что зашли! Сейчас будем пить чай. Хотя… – она бросила взгляд на корабельные часы в прихожей, – пожалуй, уже можно обедать. – Тут она взглянула на дочь, и улыбка на её подвижном лице сменилась выражением тревоги. – Что-нибудь случилось?

– Мама, нам надо поговорить, – сказала Рита и умоляюще взглянула на Костю.

– Что ж… Всё равно проходите на кухню, чай вам обоим не помешает.

Когда чайник был поставлен на огонь и все трое расселись за столом, Костя «доложил ситуацию». Он был по-военному краток:

– Елена Матвеевна, мы с Ритой хотим пожениться. Сейчас.

Она пристально посмотрела на обоих.

– Почему именно сейчас? – И добавила с сомнением в голосе: – Зачем так спешить?

Костя набрал побольше воздуха и постарался, чтобы его ответ прозвучал твёрдо и уверенно.

– У нас будет ребёнок.

– Боже милостивый, – выдохнула Елена Матвеевна и посмотрела на дочь.

Рита сидела, уставившись в пустую чашку, которую вертела в руках. На плите зашумел закипающий чайник. Елена Матвеевна медленно встала и принялась машинально заваривать чай и расставлять на столе угощения, видимо думая о другом – о муже, догадался Костя. О том, как тот воспримет это известие и что она может сделать, чтобы смягчить его неизбежный гнев.

– Что ж, – проговорила она, опустившись на стул. – Придётся сказать папе.

– Мамочка, ты поговоришь с ним? – Рита подняла лицо и посмотрела на мать сухими блестящими глазами. – Пожалуйста!

Елена Матвеевна сплела над чашкой тонкие нервные пальцы и грустно улыбнулась.

– Конечно, милая.

– Спасибо…

– Простите нас, – добавил Костя, понимая, что разговор с отцом не будет лёгким и Елене Матвеевне придётся вызвать огонь на себя.