Борис Ясный - Как устроена Вселенная. Для любознательных

Осенний бор и летний пляж,

И вид заснеженных полей,

Но дни весны – всего милей!

Ударом молота по каменным шарам,

Гром возвестил Грозы столпотворенье.

Позёмка пыли оседлала ветер,

И вихрем закружившись, унеслась.

Сгибая кроны, машут вслед ветвями

Деревья, шелестящие листвой.

С ужасным треском в небе лопнул парус.

И на мгновенье, высветив весь мир,

Вонзился где-то рядом сгусток молний,

Искристой плетью подгоняя дождь.

Вот мокрые следы от редких капель,

Что первыми домчались до земли,

Возникли тут и там, сливаясь воедино,

Под мерно нарастающую дробь.

И хлынул ливень водяной завесой!

Пахнул прохлады влажным серебром.

По крыше гравием шуршащим застучал.

Запузырился в лужах мыльной пеной.

И мутными потоками помчался,

Смывая всё, что встретит на пути.

Земля, ладонями растресканными влагу,

Ликуя пьёт, вздыхая тяжело.

Густые струи летнего дождя,

На крыльях обезумевшего ветра,

Летят в разорванное молниями небо,

В поля и в море, всё вокруг пронзая.

А грома колесница мчится дальше,

Раскатывая валуны горбатых туч

И унося зарницы за собой.

Стихает дождь, и яркий солнца луч,

На гранях в воздухе висящих мелких капель,

Включает радуги восторженный салют

Грозе, Мир очищающей, во славу!

* * *

Рваный плакатик, затоптанный в луже:

«Кто сострадает – становится лучше!»

Буквы печатные, мысли расхожие.

Рядом по жизни шагают прохожие.

Взгляды в себя, равнодушные лица.

К ним не спешите в беде обратиться.

Вы не дождетесь сочувствия малости.

Не комильфо – проявление жалости!

Вам не подарят тепла и участья.

Каждый кует свое личное счастье.

Толпы послушные роком влекомые.

Люди бездушные, как насекомые.

Те, кому за сорок еще помнят, как детей в школах учили не обижать слабых, уважать старших, не предавать друзей. Моральный кодекс призывал строителей коммунизма к дружбе и взаимопомощи: «Человек человеку – друг, товарищ и брат!». В то время, как лозунгом капитализма было: «человек человеку – волк».

Сегодня я все чаще задумываюсь о пересмотре наших жизненных устоев нынешним поколением. Молодежь живет по понятиям: «не верь, не бойся, не проси», «споткнувшегося – толкни, упавшего – добей». Но самый разрушительный принцип – «никого не жалей!».

А ведь еще Господь провозглашал – «Любите друг друга!». Любить – значит быть готовым к самопожертвованию, сопереживать душою, оберегать, жалеть, отдавая всего себя.

Общество, в котором пропагандируется постулат «жалость унижает» – обречено на моральную деградацию. Не жалеть никого, будь то бездомный котенок, обворованная старушка или больные родители, означает отсутствие милосердия и сострадания, отрицание сопереживания и любви. Не жалея других, не жди сочувствия к себе в тяжелую минуту жизни.

Общество жестоких и безжалостных, в котором правит сила и алчность, существующее по принципу: «После нас хоть потоп!» – это волчья стая, несущаяся в пропасть. Основное правило морали, отличающее порядочного человека от подлеца, дано в Нагорной проповеди Иисуса Христа: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки.» Глава 7 Евангелие от Матфея (гл. 7 стр. 12)

Только люди, с чистой душой и добрым сердцем, способные протянуть руку помощи нуждающимся, защитить слабого, подставить плечо в беде другу, умеющие жалеть и беречь все живое вокруг себя, пока еще спасают Мир от Апокалипсиса, даря ему свою любовь.

Иоан.13:35 «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой»!

* * *

«Чем сильнее старость связывает мое тело канатами невозможностей, оставляя борозды и морщины. Тем чаще душа устремляется к дверям в детство, убранным цветами воспоминаний.»

Борис Ясный

Такой наполеон, какой пекла моя бабушка на праздники, мне до сих пор не довелось отведать нигде. Это было не то, намазанное маргарином слоеное тесто, что повсеместно выдается в кондитерских магазинах за императора тортов. И не те, вполне съедобные, но как бы двоюродные изделия, что выходили из печи моих родственников и знакомых, а настоящее произведение искусства, обладающее неповторимым вкусом.

Я был мал и не особенно углублялся в изучение рецепта бабушкиного творчества. Но в течении всего времени пока создавалось это чудо крутился рядом, стараясь поучаствовать в процессе. Особенно любил смотреть, как бабушка раскатывает множество коржей до бумажной тонкости. И был доволен, когда мне доводилось облизать чашку с остатками заварного крема. Коржи запекались в духовке до хруста и пузырьков, а крем так пленительно пах ванилью и был таким сладким!

Потом каждый корж обильно смазывался кремом и на него укладывался следующий. Так росла башенка торта, вершина которой посыпалась орехами и тертым шоколадом. Для того что бы крем равномерно пропитал коржи до мармеладной упругости, Наполеон водружался на широкий подоконник до следующего утра, и мне строго – настрого запрещалось отщипывать от него кусочки.

На следующий день, за обильно уставленным закусками и разносолами столом, собирались гости. А я все никак не мог дождаться апогея празднества, когда в конце вечера, на прибранный от предыдущих блюд стол, к чаю будет подан шедевр бабушкиного кулинарного искусства – Наполеон. И мне на тарелочку положат, отрезанную от него, большущую порцию. Я ел его ложечкой и каждый кусочек таял во рту, не дожидаясь, когда его разжуют.

Пишу эти строки, и почти ощущаю вкус бабушкиного Наполеона – радости моего далекого детства…

* * *

Что такое «давка» помнят сейчас уже немногие. Не бешеный напор толпы на стадионах и не истеричная паника в случае катастрофы, а обычная такая житейская давка, когда множество раздраженных людей стоят в длинной очереди за чем-либо…

Было время – жарким летним деньком в пивной ларек, что рядом с пляжем, в ожидании привоза пива, выстраивалась большущая очередь-хвост. Народ подтягивался по одному и группками. Пехом и на великах. В руках стиснуты заветные свертки. Сушеная тарань, лещ или, пропитывающие ароматным жирком газету насквозь, рыбцы. Счастливчики, успевшие занять стоячие места у нескольких высоких столиков, раскладывали на бумаге здоровых, усатых, оранжевых раков, одуряюще пахнувших укропом.

Раздраженные долгим ожиданием потные мужики то и дело, наклонившись, заглядывали в закрытое и темное окошко ларька, тщетно пытаясь высмотреть там хоть какое – нибудь движение. Внутри все, как будто вымерло. Вырывающийся из страждущих глоток вопрос: «пиво будет?» – оставался без ответа. Но очередь росла, питаясь слухами, что за пять кварталов отсюда уже привезли, скоро привезут и сюда.