Валентин Скворцов - Мои впечатления о XX веке. Часть I. До 1953 года

Какое-то время он проработал, но вскоре, помогая одной трактористке завести трактор, сломал руку и остался не у дел.

В это время в совхоз поступали американские комбайны в разобранном виде. Но никто был не в состоянии их собрать по чертежам, снабженным английскими текстами. Откуда-то выписали американца. Но тот приехал без переводчика. Дело опять не шло. Папа случайно оказался рядом, когда американец объяснял кому-то чертеж. Папа, конечно, английского не знал, но что-то сообразил по чертежу, американец страшно обрадовался и стал уже только к нему обращаться. Папа стал его основным помощником. Когда американец через несколько дней уехал, папе поручили руководить сборкой оставшихся комбайнов. И платили ему уже не как практиканту по 18 рублей в месяц, а настоящую зарплату в 70 рублей.

Папа за это лето очень вырос. «На сливках», – объяснял он. Питание в совхозе было отличное. Он помнил, что весной, когда уезжал на практику, он был одним из самых маленьких на курсе, а вернувшись, оказался вторым по росту. Дома его тоже не узнали. В результате он стал самым высоким из братьев.

Потом были еще практики на лесопильных заводах под Череповцом, под Ленинградом, на фанерном заводе в Нелидове. Но об этих практиках и о дальнейшей папиной учебе в техникуме я знаю меньше, так как не успел его расспросить. Все, что написано выше, было записано до его смерти в 1990 году, когда я еще мог уточнять у него какие-то детали и даты. Дальше пойдет уже только то, что запомнилось по его более ранним рассказам или могло быть восстановлено по сохранившимся письмам и другим старым записям.

Выпуск Череповецкого механического техникума, 1932 г. А.Н.Скворцов в верхнем ряду третий справа

Как я уже писал, после окончания техникума папа был направлен на работу в Хабаровский край. А потом – Воронино, Волосово, женитьба и год работы в Волосовском молочном техникуме. После моего рождения стало ясно, что семье из 5 человек довольно трудно уместиться в маленькой комнатке в здании техникума. В поисках более стабильного места работы с предоставлением жилья папа обратился в РОНО, и ему предложили возглавить школу на соседней станции. Так двадцатитрехлетний папа стал директором школы, и мы возвращаемся к началу моего рассказа, в Тресковицы.

Осенью 39-го года папу несколько раз вызывали в военкомат в Волосово. Как раз 1 сентября 1939-го, в первый день мировой войны, в связи с подготовкой вступления наших войск в Польшу в соответствии с соглашением Сталина с Гитлером, в СССР был принят «Закон о всеобщей воинской обязанности». Несколько раз папе давали отсрочку как директору школы, потом он еще какое-то время оставался дома, уже передав директорство другому учителю. Однажды он приехал домой остриженный наголо. Но, видимо, после этого он не сразу уехал, потому что я помню, как начали колоться его отраставшие волосы, когда я прикасался к ним ладошками, о чем я уже упоминал. Возможно, его мобилизовали уже во время начавшейся 30 ноября войны с Финляндией. Я не запомнил каких-либо прощаний, когда он уезжал окончательно. Но после его отъезда он стал играть, пожалуй, даже большую роль в моей жизни, потому что важнейшими событиями на долгие годы стали письма от папы и наши письма к нему. Мама писала каждый день. Так что все события нашей жизни и прежде всего все мои достижения тотчас же подвергались маминой литературной обработке и фиксировались в письмах. Я почти к каждому маминому письму что-то пририсовывал или приписывал – читать и писать печатными буквами я научился еще при папе, – или в мамин конверт вкладывался отдельный листок с моим письмом. Кое-что из этих писем папе сохранилось. Эта довоенная переписка потом перелилась в четырехлетнюю переписку военных лет, но об этом позже.

Итак, в 40-ом году я уже хорошо знал, что живу именно в этом году. Что же я помню из 30-ых годов, о которых я тогда не знал, что они тридцатые? Есть ли в моем опыте что-нибудь, что я мог бы предъявить в доказательство того, что застал эти страшные сталинские тридцатые? Пожалуй, нет. Про репрессированного дедушку, как я уже писал, я узнал много позже. Вот разве что папина стального цвета шикарная шинель. И то ее историю я знаю только по рассказам. Тресковицкая школа стояла в самом начале деревни, чуть особняком, через дорогу от нашего дома. За школой тянулось поле, а далеко за полем был виден одинокий хутор. И вот хозяина этого хутора когда-то арестовали. Папу туда привели быть понятым то ли при самом аресте, то ли при описи имущества. И что-то из этого имущества можно было тут же за бесценок купить. И папа сразу на себя эту шинель надел и так в ней и сидел, пока там шли какие-то процедуры. Видимо, про арест мне когда-то позже рассказали, вряд ли тогда же. Но то, что это шинель белого офицера с хутора, я знал давно. Шинель эту мы увозили в эвакуацию, и после войны это было основное папино пальто помимо его солдатской шинели, в которой он вернулся из армии.

В общем, ничего опасного в окружающем мире я не наблюдал, все воспоминания довольно безоблачные. Из чего состоял этот мой мир вокруг меня? Если выйти на крылечко нашего дома, то прямо и слева, за курятником и кустиками, окружавшими наш дворик, небольшое поле, за ним – лес. Впереди справа – дорожка к пруду, а за прудом открывается вид на соседнюю деревню Коноховицы и на кусочек проезжей дороги, ведущей к нашей деревне, скрытой справа за деревьями. Я, кстати, не знал и не считал, что мы живем в деревне. Деревня была отдельно, и мы отдельно. Как бы усадьба и при ней, чуть в стороне, деревня. Возможно, наш учительский дом и был когда-то домом какого-то небогатого помещика (в интернете я нашел, что, по данным «Памятной книжки Санкт-Петербургской губернии» за 1905 год, мызой Тресковицы площадью 500 десятин владела жена генерал-лейтенанта Ольга Александровна Стрельникова). Так вот, в том просвете между деревьями у пруда можно было заметить грузовик, идущий в нашу сторону. Потом он исчезал за деревьями, двигаясь по изгибающейся дороге вдоль нашей деревни. Чтобы увидеть грузовик снова, нужно было или бежать к окну в нашей комнате, выходящему на противоположную сторону улицы, или, обежав дом, подбежать к калитке и следить за дорогой, отделявшей наш садик от школы. Если грузовик шел к станции Вруда, то он скоро появлялся около калитки и уносился направо, где вдоль дороги строились новые дома. Можно было все это наблюдать и в обратном порядке: рассмотреть грузовик близко, у школы, а потом ждать, когда он, маленький, в пыли, покажется за прудом, удаляясь по дороге к Коноховицам. Из машин помню только грузовички. Легковые машины тогда, видимо, на нашей дороге практически не появлялись.