Алена Весная - Маленькими буквами. Сборник рассказов

Теста.

Ленка сказала, что у неё есть фотограф.

Надо к нему нагрянуть. Чтобы поработал.

С чем?

С фотошопом, конечно.

У меня вон сколько накопилось по бокам. Да и шею бы подтянуть. Ладно, давно хотела.

А что сейчас носят? Да как в «наши времена». Носить, чтобы хотелось снять.

Лосины? Легинсы? ФЫолЭт?

Да, я ещё ничего.

Ну что там. «Инстаграм»?

И так и напишу: «ЗвЭзда».

Сейчас, только… накормлю кота.

Два месяца спустя.

– Привет.

А это в мои планы не входило.

– Привет, это я, Алик. Может, помнишь? Мы, это, учились вместе.

Помню? Помню ли я?!

Да, это я напилась тогда, когда жить завтра не хотелось, и фантазировала о прЭкрасном будущем… Даже думала на весы встать. Но не дошла, дошла до холодильника.

– Ты это… печёшь…

Господи, он всё видит…

Боюсь открывать, что он там видит. Как же всё пошло. Пошлые пироги, пошлые какие-то радости. А двадцать лет назад… я была другой… планы были…

Были.

– Смотрю на тебя, а ты все такая же. Наташка.

Интересно, я ему отвечу?

Но что? Что ему ответить?

Да. От меня осталось только имя. Наташа.

Я была другой. Веселой, беззаботной.

А сейчас. Заботы.

Заботы. Кот. Надо было его кастрировать. Так жалко. Живое.

Моя жизнь. Моя.

Наверное, я остановилась впервые сейчас за двадцать лет. Так, чтобы подумать, почувствовать что-то помимо прихотей других.

– Знаешь, я почему-то тебе пишу, а ты читаешь, а я пишу, а ты читатель. И знаешь, так здорово, что ты есть, Наташка. Где-то. Моя Наташка.

Мне кажется, что бывают дни, когда нужно выжить. Выжить минуту, потом ещё одну. Потом ещё. На четвёртой минуте чувствуешь, что ты всё ещё живой. Удивляешься этому, хотя не испытываешь надежды прожить пятую. Философия, умности, красноречие – всё за бортом.

А бывает, что кто-то случайно подхватывает твою уже невменяемую лодку и легонько буксирует шестую минуту. Седьмую. Хотя счёт идёт на секунды.

А иногда ты сам – тот буксир, который сам же сбился с курса и наткнулся на чью-то блуждающую лодку. Но ты знаешь, где берег… и легонько помогаешь неизвестной потерянной лодке причалить, чтобы ночной ветер не унёс её в океан. И ты вовсе не умный или что-то знаешь; ты просто знаешь, где берег. Хоть какой-то, который поможет лодке не погибнуть в омуте темноты.

А утро настаёт. И отчаявшаяся лодка тоже с ранними чайками открывает глаза и видит, что вокруг суета рыбаков, множество таких же лодок, и понимает, что ещё жива и даже цела.

И всё, что нужно… это найти свой причал.

«Ты так растеряешь всех друзей…»

Аля точно знала, что друзей терять нельзя, и когда оказалась на операционном столе и потом проснулась, она начала напрягаться, помнит ли все мудрые опоры её жизни. В палату её перевели скоро, операция была незначительная и прошла без осложнений. И теперь Аля была предоставлена сама себе неделю. Кровать, окно и две соседки.

Одна из них была шумная восточная женщина с тёмными волосами и полнотой, разлитой по кровати.

А вторая – тонкокостная белокожая девушка-лань с большими, чувственными, понимающими глазами и всегда прибранными в пучок волосами. «Наверное, балерина», – подумала Аля.

Первый день после операции она не заметила. Знаете, всё как в тумане. Тут хотела написать, что лица, лица. Но лиц особо не было, пару раз заходили доктора проверить – жива ли. Жива.

А второй день был обычным. Она открыла глаза. Наверное, это было единственным, чему её не научили, «как надо делать правильно, чтобы…».

Одна соседка тоже проснулась. Анфиса, ну, та, что всё время чего-то хочет и ведёт себя… неприлично. Аля весь день смотрела на этот жизнедышащий клубок эмоций, размахивающий руками во все стороны. Анфиса приехала в больницу одновременно с Алей… только у Али на тумбочке по-королевски красовался один апельсин на белой салфетке, а Анфиса была вся в тюфяках, пакетах, халатах и (!!!) запахах еды. Еда была везде, даже уже в желудке у Али. Аля пыталась было возразить, мол, гастрит и всё такое. Но такие слова Анфиса не слышала, поэтому скормила ей две тарелки чего-то, про что Аля даже не читала, но было вкусно. Аля не знала, как надо себя вести, чтобы было… прилично в подобной ситуации. Сказать спасибо? Дать свой апельсин? Третьего варианта не было.

Она сидела с вытаращенными глазами, свесив ноги, и ждала привычную боль в желудке. Но боль не приходила, и глаза вытаращивались ещё больше, но уже от удивления.

– Простите, а что я сейчас съела?

Дальше было много букв, расставленных в кружевном порядке. Анфиса, увидев, что кулинария – не конёк Али, с удовольствием рассказала всё! Начиная с куркумы, заканчивая сватами и братьями всех времён и народов. На третьем предложении Але уже казалось, что в желудке у неё химзавод, и она уже ждала не боли, а смерти под искрящийся рассказ Анфисы.

День третий. Але не терпелось уже проснуться. Наверное, впервые в жизни ей было интересно. Интересно повернуть голову и посмотреть на соседнюю койку, где была Анфиса. Анфисы не было, она была на процедурах, а вот белокожая уже стояла, статно выпрямив спину и делая ножкой то вправо, то влево. Она тренировалась так до самой выписки, используя спинку кровати в качестве станка. У неё скоро премьера и гастроли, а тут такое дело… больница… межпозвоночная грыжа…

Иногда она прерывалась и брала телефон. Отвечала на письма, порой нежно улыбаясь глазами. На столике в стакане стояли свежие белые ландыши… и телефон… на беззвучном режиме, но с огоньком, постоянно напоминающим о переполненной памяти переписок…

Алин телефон молчал. Не звонил, не вибрировал и даже не моргал белой лампочкой. Кто она? Друзья-родители? Это неважно, можно быть одиноким, имея все возможности, и неодиноким, когда обрезали крылья. Вон, белокожая… частый гость больниц после перегрузок. А утром па свои делает…

А ведь неприлично… каждому действию своё время и место… Да, как сорняк – растение, которое не на своём месте. Это Аля с детства запомнила…

Аля – как её одинокий апельсин, такой яркий, сочный… а ведь есть его совсем не хочется. Кто ел больничные апельсины? Ну вот.

Тем временем к Анфисе началось паломничество. Бесконечный поток родственников, которые съехались со всех аулов с детьми, стариками, беременными. Приходили с дарами, тряпками, историями, смехом и заботой. Белокожей кровать не нужна, она все равно ногами махала стоя и много места не занимала. Она профессиональным жестом предложила свою кровать в качестве партера, и через час там уже лежали бабуля и груднички, которые «были только что с поезда»: приехали навестить всеми любимую Анфису.

Невинным белым островком оставалась только кровать Али. Она сидела на белом одеяле, обняв поджатые ноги, как на плоту. Вокруг бурлит океан жизни, а она одна…