Алексей Уманский - Легко видеть

Хорошо хоть сам Михаил на закате жизни снова вернулся к этому главному источнику своих сил, вдохновения и любви. Здесь естественно все осталось почти таким же первозданным, каким его застали русские землепроходцы, впрочем, так и не укоренившиеся на берегах именно этой реки. На всем ее протяжении от верховьев до устья не было не только постоянных селений, но даже гидрометеопостов.

День подходил к концу. Скоро должны были наступить сумерки, сначала легкие, потом более густые, но пока – в середине лета – довольно долгие, прежде чем стемнеет совсем. После чая Михаил посидел у костра, поддерживая огонь для уюта и для отпугивания гнуса, – здесь это в определенной степени помогало.

По прежнему опыту Михаил знал, что в походе без любимой обречен на постоянные думы о ней. Стоило освободиться от дел, даже совсем ненадолго, как сами собой возникали мысли о Марине. Вовсе неотступными они сделались тогда, когда он забрался в палатку и удобно устроился на своем ложе – один, по своей воле один! И теперь ему некуда было деться от сознания собственной глупости. Одиночество, как ничто другое, прояснило, что / на самом деле важней всего на свете для человека, если он не псих. Правда, совершенным психом Михаил себя пока не считал. Раз уж он запретил себе рисковать сверх меры жизнью жены, одиночество в сложных походах было неизбежным. И все-таки – если положить на одну чашу весов любовь и желание оставаться с женой, пока Небеса даруют счастье и взаимность с ней, а на другую – стремление продолжать утверждаться в жизни в качестве не вышедшего в тираж путешественника домоторной эпохи, у человека здравого рассудка перевесило бы первое. Подавляющее большинство его бывших спутников и туристских знакомых давным-давно так и поступили, а он все упрямился, свято веруя, что, начни он пятиться от походов, в нем угаснет и способность творить что-то серьезное, и мужские способности радовать любимую и, в конце концов, самоуважение, согласись он отступать, отступать и отступать под напором лет. Так что, как ни растравляли его теперь мысли о Марине, они все равно не могли совсем перечеркнуть смысл его пребывания здесь.

Но сейчас, когда он вполне уютно подготовил ночлег и попытался заснуть, стало ясно, что уйти от желания представить жену такой, какой она должна быть в сознании любящего и охочего мужчины, он больше не сможет. Обычно он представлял себя с Мариной, но не только с ней. Влечение к женщинам даже при Марине выходило за пределы влечения к никогда не приедающейся близости с женой. Посторонние дамы все равно будоражили. Единственное, чему Михаил научился, так это сублимировать вожделение к ним и преломлять его в пользу Марины.

Еще при Лене его долго занимала проблема использования валентностей, остающихся незанятыми в главной любви. Тяготение к другим женщинам само по себе не являлось в его глазах грехом, поскольку такова была природа мужчин, обеспечивающая гарантированное покрытие самок во всем животном мире. Другое дело было прояснить для себя, является ли грехом то, что отдается другим партнерам из невостребованного основными. С одной стороны, а именно с внешней – это определенно была измена, нанесение ущерба самолюбию и достоинству самого дорогого существа, то есть грех по всей форме. С другой, глубинной и сущностной стороны все представлялось иначе. Если кто-то страдает от любви и страсти к тебе, а ты остаешься глух, даже если этот кто-то очень нравится тебе, но ты держишь верность из принципа, хотя можешь дать то, чего у тебя осталось в избытке, то это тоже правомерно рассматривать как грех, правда, другого рода – не поделился со страждущим и нуждающимся в тебе при полной возможности сделать это. Как можно решить такую проблему, не впадая ни в ханжество, ни в формализм, ни просто во всегда удобное самооправдание? Или, тоже, как надо поступать, чтобы благо не превращалось в пороки, а внешняя безгреховность не оборачивалась бы преступной черствостью в глазах Творца?

Михаил не знал, появились бы у него мысли о сторонних связях, если бы Лене требовалось все, чем он обладал. Но свободные валентности, не замкнутые на жену, у него всегда оставались, и поэтому вопрос не выходил из головы. Тот опыт, который он приобрел в первые годы семейной жизни с Леной, ни в теоретическом, ни в практическом плане ответить с безошибочностью и определенностью на данный вопрос не позволял.

А между тем Михаил сознавал, что любить больше, сильнее и безоглядней, чем любили его, мучительно и ущербно. Он уже давно отбросил как ложное представление о том, что любовь можно заслужить, что своей любовью можно растопить в партнере остающийся холодок, что своей любовью можно уничтожить дистанцию, сохраняющуюся между неодинаково любящими супругами даже при неограниченности физических слияний – нет, он последовательно укреплялся в убеждении, что любовь дается Небесами только такой, какой она изначально проявила себя – не больше. Ее надо было все время подпитывать сознательными действиями – это да, чтобы она не ушла совсем или не стала меньше. Но завоевывать то, чего тебе не дали и дать не могли, было бесполезно. Поэтому хотелось лучшего и большего, на первых порах хотя бы при Лене.

И все же изначальный запас его любви был таков, что излишки ее семь лет никому не отдавались, а ведь было кому. Сознание еще не стало столь властным, чтобы одолеть неразумность, несправедливость любовного неравенства и несоответствия. Оно лишь подавало сигналы об отсутствии желанной гармонии, но этого было недостаточно до тех пор, пока не умерилась любовь. И вот тогда в ней появились трещины, может, пока только трещины. Но этого оказалось достаточно, чтобы обаяние неравнодушных к нему женщин не просто впечатляло его, но и пробивало любовную броневую защиту, воздвигнутую им в интересах Лены (впрочем, Михаил вполне допускал, что вовсе и не им).

И первой открывшейся возможностью воспользовалась Наташа.

Она появилась среди других молодых женщин, с которыми Михаил водил знакомство в своем ОКБ, и сразу выделилась среди них. Тогда были в моде итальянские фильмы и их героини, которых играли безусловные красавицы вроде Джины Лолобриджиды или Сильваны Пампанини. Так вот – лицом Наташа была вроде как их сестра – средиземноморская, но все же и московская, доступная для общения. Фигура, правда, оказалась менее эффектной, чем у суперзвезд, но впечатления от красоты лица не портила. Лицо же действительно было почти ударным. И все-таки Михаил, скорей всего, устоял бы против Наташиных чар, если бы и ей в его лице не почудилось нечто долгожданное. И она взялась за дело со своей стороны, а он, увидев это, пошел навстречу. А выглядело это так.

В комнату, где работала Наташа, Михаил частенько заглядывал и до нее. Потрепавшись там с девушками когда больше, когда меньше, уходил к себе. В его комнату эти девушки не заходили. А Наташа пришла. За несколько дней знакомства выяснилось, что им приятно и рассказывать, и слушать друг друга.