Алексей Уманский - Легко видеть

Михаилу уже было через его доброжелателей известно, что с момента образования комиссии и по сей день в институтском вычислительном центре без выходных идет работа по завершению якобы давно уже сданных систем и что с Феодосьевским программным обеспечением все никак не ладится. Несомненно, комиссия об этом тоже знала. Но вот о существовании целой группы Мотылева, о ее планах и отчетах в госкомитете и понятия не имели.

О том, как реагировали на это открытие комиссии «в верхах», Михаил узнал уже через день. Перепуганный Пестерев немедленно уволил Мотылева, дабы тот не мог быть допрошен комиссией. Расправа с Мотылевым, да еще такая бесцеремонная, в намерения Михаила никак не входила. Не Мотылев был виновником кражи ресурсов и штатов из других подразделений института, причем больше всего из отдела Горского. Но, как всегда, когда паны дерутся, не у них, а у холопов чубы летят. Пестерев получил жестокий, но всего лишь устный нагоняй, а лишился работы буквально в одночасье Мотылев, виновный лишь в том, что связал свою судьбу с Пестеревым и работал по своей специальности не там, где надо, а, главное, совсем не там, где полагалось. Михаил не хотел считать себя виноватым в увольнении Мотылева и формально имел на это право – но в душе все равно остался неприятный след. Оказывается, его борьба за свои законные интересы не получалась безупречной. Впрочем, в абстракции он все это представлял себе очень давно – в столкновении с мерзавцами поневоле окажется с ними в одной плоскости, иначе противостояние невозможно.

Никаких других острых вопросов комиссия Горскому не задавала. Снова потянулось ожидание. Через два месяца, в течение которых Михаил так и не нашел новую работу, ему позвонил давно знакомый заместитель Болденко и сказал: «Михаил Николаевич, я должен согласовать с тобой проект приказа по комитету, в котором подводятся итоги работы комиссии по твоему обращению к съезду партии» – «Согласовать со мной?» – усмехнулся в трубку Михаил, и собеседник этот тотчас понял. – «Ну скажем так, условно. Там же сказано о мерах, которые комитет обязывает принять, и руководству надо знать, что ты думаешь на этот счет». И собеседник зачитал текст. Суть его была и смешна и печальна в одно и то же время. Там говорилось, что из четырех неработающих автоматизированных систем, на самом деле не работают две. Что срок для ликвидации недостатков определен такой-то. О незаконной разработке за казенный счет персональной ЭВМ говорилось, что информация не подтвердилась. За выявленные упущения и недостатки в работе директору института Пестереву объявлялось замечание. Тут Михаил чуть не прыснул от смеха. В КЗОТ, е, насколько он знал, не существовало такого вида взыскания как «замечание». И снова собеседник уловил по телефону некую реакцию Михаила, поскольку, разумеется, ее ожидал. – «У тебя есть возражения?» – спросил он. – «По поводу взыскания? Что вы, Аркадий Андреевич! Это ваша компетенция! Ваше право и благодарность объявить!» Тот понял и больше не спрашивал. Зато спросил Михаил: «А мне будет послан приказ после его подписания?» – «Нет, он уйдет в ЦК. А там – как они сочтут, направлять тебе ответ или нет. Ты же туда обращался». В словах Аркадия просквозила маскируемая деланной корректностью обида. – «Понятно», – сказал Михаил. Процедура пришла к завершению. Теперь ему осталось работать от силы месяц с небольшим. Пока подпишут приказ, отвезут, по-видимому, с какими-то еще бумагами в ЦК, прождут еще сколько-то, пока их там прочтут, и если оттуда не выскажут неудовольствия (а на какой черт их оттуда высказывать – что, у ЦК мало других, куда более важных дел?), кандидатуру Горского провалят на конкурсе, который уже был объявлен, поскольку из должности заведующего отделом его перевели приказом в должность исполняющего обязанность заведующего сектором, и пора было решать вопрос, оставаться ли ему «и. о». Ответ был заранее известен. Ни в коем случае нет. И все же спектакль получился немного интереснее, чем рассчитывал Михаил.

Начать с того, что среди других кандидатов на конкурсные должности, ждавших в очереди вызова на заседание научно-технического совета института, Михаил был единственным, кто чувствовал себя совершенно спокойно. Особенно нервничали дамы. Две из них, хорошо знакомые с Михаилом, даже поделились с ним своими проблемами и спросили, как им поступить. Их маята была вызвана вещами совершенно ничтожными в сравнении с теми, с какими вышел к своему конкурсу Михаил, но он ничего не сказал им об этом, понимая, что каждому своя рубашка ближе к телу. Он дал им несколько советов, а, главное, убедил, что их карьере ничего не грозит.

Отрицательные результаты голосования были заранее предопределены только по его кандидатуре. Михаил был уверен, что за него проголосуют два человека, невзирая на обработку и инструктаж со стороны Пестерева и заместителя директора по кадрам и режиму Картошкина, которому поручали как полуявному представителю органов госбезопасности все тайные и грязные дела. Михаил был уверен, что подготовкой его провала на конкурсе Картошкин занимался не только по обязанности, но и, если так можно выразиться, по велению души. О том, как он относится и в чем подозревает «ненадежного начальника отдела» (свои подозрения и информацию, их подкрепляющую, Картошкин, бесспорно, воспринял еще от предшественника на посту зам. директора по кадрам и режиму Плешакова), Михаил получил представление из одного как будто совсем малозначащего происшествия. Как-то раз сотрудница Михаила, отвечавшая как член профкома за физкультурно-спортивную работу в институте, спросила его, хочет ли он участвовать в очередных институтских соревнованиях по пулевой стрельбе. Михаил еще со студенческих времен любил этот вид спорта, и потому сразу дал согласие на включение в список для посещения тира. Достаточно быстро сотрудница вернулась к нему, и, явно обескураженная, сообщила, что Картошкин вычеркнул его из списка, предварительно спросив, зачем вообще она включила туда Горского. – «Он хорошо стреляет». – объяснила она, и в ответ на это после паузы услыхала: «Он начальник отдела и в рабочее время должен быть в институте», хотя в качестве члена профсоюза Михаил мог участвовать в соревнованиях, как все. Он успокоил сотрудницу, сказав, что понимает, откуда растут эти ноги и что не собирается по этому поводу «качать свои права». Несколько времени спустя Михаил удостоверился, что Картошкин не только запретил его участие в стрельбе, но еще и через своего специального подосланного доверенного стукача пожелал удостовериться, что Горский не ушел самовольно в тир.

Все было предельно ясно. Как сотрудник системы органов госбезопасности Картошкин прекрасно знал, для чего его коллеги из КГБ обязаны посещать тир – для того, чтобы метко стрелять по врагам советской власти. Ему и без того было неприятно узнать, что потенциальный враг режима, так называемый интеллигент, уже хорошо стреляет. Поэтому допустить, чтобы Горский с его разрешения получил возможность повысить свою стрелковую подготовку, он безусловно не мог. К тому же он наверняка полагал, что после стрельбы Михаил, как и все другие, не вернется из тира в институт и, может быть, даже рассчитывает в это время на интимную встречу с дамой, «благосклонным вниманием которой хотел бы пользоваться директор» (дама в прошлом была мастером спорта по стрельбе – ага! Вот еще одна ниточка, подтверждающая связь, мысль о которой так нервировала Пестерева!).