Алексей Уманский - Легко видеть

Этого из сексуальной корпоративной солидарности с директором его зам. по линии госбезопасности Картошкин тоже никак не хотел допустить. Не стоило сомневаться, что он носом рыл землю, чтобы исполнить волю Пестерева немедленно изгнать Горского из института. Состав научно-технического совета был таков, что в принципе обработать его было совсем нетрудно.

Явные «неуправляемые» – в первую очередь сам Горский – были уже давно выведены из его членов. Остальные были людьми, вполне зависимыми от дирекции и казались безусловно послушными. Заместителем председателя был Григорий Вальцов, вернувшийся не так давно из отраслевого вычислительного центра и занявший пост заместителя директора по науке, обязанности которого до него исполнял Феодосьев. К слову сказать, Валентин Феодосьев воспринял возвращение Вальцова не только как личную катастрофу для своего честолюбия, но и как предательство со стороны давнего приятеля. Впрочем, Вальцова возникшие моральные коллизии с судьбой карьеры Феодосьева нисколько не взволновали. Он и прежде был начальником Валентина, да и по разуму и административному опыту безусловно превосходил его – в этом у Григория не могло быть ни малейших сомнений. Попытки Феодосьева проводить мелкие акции служебного саботажа Вальцов, как правило, быстро подавлял. Но это не значило, что в отношении Горского их позиции особенно разнились. Конечно, в то время как Феодосьев ненавидел Михаила всеми фибрами своего существа, Вальцов всего лишь полагал, что Горский способен только к научной работе, а к административным обязанностям относится совсем не так, как следует. Но даже не это определило его решение присоединиться к диктату директора и голосовать против Горского, хотя пост заведующего сектором по сути исполнения какой-либо административной функции не предусматривал – просто Григорию совершенно незачем было конфликтовать из-за Михаила с Пестеревым, на которого и так нельзя было в достаточной степени полагаться. Рядовые же члены совета либо не любили Михаила за самостоятельность, какую не могли себе позволить, либо просто боялись, что в случае сопротивления с ними расправятся точно так же, как с Горским – даже проще.

И все-таки в двух голосах членов НТС в свою пользу Михаил был уверен. Согласно положению в состав совета с правом решающего голоса входил секретарь комсомольской организации института. Им была молодая красивая, по слухам, еще незамужняя женщина, как и Михаил, закончившая МВТУ им. Баумана, только лет на тридцать поздней. Звали ее Алла, работала она в другом отделе, но иногда они по-дружески перебрасывались несколькими словами, как выпускники одной альма матер. Однажды Михаил вышел из своей комнаты на лестничную площадку и, посмотрев вниз, увидел чудный идеал молодости и чистоты. Аллочка была в простом, удивительно идущем белом летнем платье, и от нее исходило такое сильное ощущение полноты своей готовности к счастью и любви, что и Михаил с первого взгляда тоже проникся искренним убеждением, что да, все это так, она нисколько не ошибается, и сказал первое, что пришло на ум: «Здравствуйте, ваша свежесть!» И Аллочка сразу поняла, что он заметил именно то, что надо, и вместо ответного: «Здравствуйте!» или «Доброе утро!», выдохнула из глубин груди: «Спасибо, Михаил Николаевич!» Михаил был уверен, что этого она не забыла и не забудет. И будет голосовать «за», к чему бы ее ни обязывали.

Вторым человеком, на поддержку которого вопреки логике служебного преуспеяния мог рассчитывать Михаил, был заведующий отделом из другого отделения института, скромный и деловой человек, с которым у Горского не было никаких служебных соприкосновений. Но как-то раз Михаил случайно услышал, что этот человек увлечен моржеванием, и вскоре зашел к нему, чтобы прояснить для себя способ преодоления неприязни к выходу из холодной воды на морозный зимний воздух, рассказав, что сам уже больше четверти века круглогодично принимает холодный душ. «Трудно ли вам было преодолевать этот барьер? Купания в холодной воде я не боюсь, весной плавал среди льдин, а вот в зимнюю стужу выход после купания на воздух, боюсь, как радость для тела не восприму». В ответ собеседник заверил Михаила, что до нормального моржа ему осталась самая малость и даже посоветовал поменять квартиру, чтобы переехать в район Химкинского водохранилища, где в майне купался сам. Чувство возникшей тогда взаимной симпатии не могло подвести. Но этими двумя людьми список сторонников и исчерпывался.

Рассмотрение конкурсного дела Михаила началось с полуобвительных выступлений Вальцова и Феофанова. Говорить о его научной некомпетентности ни тот, ни другой не посмели. Упомянутые же ими административные проступки, в особенности так травмировавшая психику Феодосьева «неуправляемость», строго говоря, относились ко времени его работы в должности заведующего отделом, а не сектором. Других обвинений не последовало. Михаилу предложили ответить на высказанные претензии. К этому времени он уже взвесил все «за» и «против» своей самозащиты. Можно было, конечно, сказать, что среди претендентов на место заведующего сектором нет ни одного, кто имел бы монографию по специальности, не считая многих десятков других публикаций и научных трудов. Но зачем было метать бисер перед свиньями и полу-свиньями? Один из членов совета как-то пришел к Михаилу и, волнуясь, рассказал ему, что в своем научном отчете просто привел большой отрывок из его книги без ссылки на источник. Этот человек, остроумный толстяк, прежде работал где-то на более видной должности, но за что-то был снят и разжалован в зав. отделом в научно-исследовательском институте. На нем висел партийный выговор от райкома КПСС. Михаил оценил тогда, чем рисковал плагиатор – Михаил мог поднять скандал, если бы узнал об этом самостоятельно, не от него. А так, обратившись напрямую, он честно покаялся, без слов взывая к прощению. Такие умники встречались не часто, особенно среди жуликов, и Михаил дал ему индульгенцию. Но это не значило, что теперь этот зав. отделом посмеет нарушить приказ дирекции. Нет, в этом кругу не стоило тратить слов. Поэтому Михаил в заключительном слове отметил только одно – претензии, которые он услышал, относились к его работе в должности заведующего отделом, а не сектором. После этого его отпустили, и он ушел, не дожидаясь объявления результатов голосования, которые знал наперед. И все-таки, когда вечером ему домой позвонила сотрудница, узнавшая по своим каналам, чем кончилось конкурсное голосование, он был удивлен. Против было подано шестнадцать голосов, за – целых шесть.

Оказалось, Михаил не вполне точно оценивал публику. Шестеро не побоялись ослушаться хозяина, наперед зная, что он – псих и что его заместитель из органов госбезопасности с помощью отпечатков пальцев на бюллетенях постарается выяснить, кто ослушался приказа. Значит, он был все-таки более уважаем, чем думал, и это было утешением, правда, слабым. Любопытно, что когда через несколько месяцев конкурс на замещение должности заведующего отделом проходил Феофанов, за него проголосовали шестнадцать членов НТС, а против – все те же шесть, по крайне мере, хотелось думать, что те же. Как-никак, что-то вроде свидетельствовало, что у некоторых есть и стойкие симпатии, и стойкие неприятия, на которые извне невозможно повлиять.