Вячеслав Репин - Дураки

– Ты прав, не с чем. На островах Канарских не бывал, и тьфу на них… Спиннинг – мой, блесны – твои. Вот тебе… Хоть и китайский, а «шимано», не ухайдакай.

Втроем принялись разбирать рыболовное снаряжение. Николай Степаныч сразу же пошел обследовать берег, хотел проверить пригодность знакомых мест. Собака, семеня следом, весело завиляла хвостом.

Студенты развели костер, натаскали веток и опять дружно курили. Петруша Колесо не переставал деловито отвечать по своему айфону. Звонили то родители, то девушки, то друг. Всеволод подвесил над огнем котелок, налил в него из бутылки воды и вскоре смог заварить черный чай. И всё это время, обсуждая что-то свое, парни оглашали громким хохотом и поляну, и весь берег речки.

– Рыбу распугаете, хорош галдеть, – появился у костра Николай Степаныч. – Я вон туда пойду. А вы… да левее попробуйте. Места хватит. Там мужик один всё на блесну окуней цепляет. А потом перекусим, окей?

Пес стелился у ног хозяина, от нетерпения опять поскуливал. С улова мелкой рыбешки, если уж ставили удочки, перепадало и на его долю. Впрочем, сегодня пользоваться собирались только спиннингами. Слухи о пойманной на днях щуке настраивали на необычно оптимистичный лад.

Напялив сапоги, чаевничать решив позднее, Николай Степаныч уплелся с собакой к камышам. Друзья студенты некоторое время оставались у костра, опять что-то рассказывали друг другу, отмахивались от мошкары. И смех всё так же был слышен далеко от костра. А затем и они побрели по тропе, но левее, как и советовал полковник, к указанному месту с мостками…

Клева не было. Он вроде бы и не начинался. Но на глуповатую цветастую рупполу вытащили одного щученка, – повезло второму, Веселуше. И больше ни окуней, ни судачков, на которых Николай Степаныч тоже немного рассчитывал. Но и жалеть было не о чем. Летний день, в предвечерье не такой уже душный, медленно угасал, на глазах менял краски. Вокруг стрекотало. Кряканье лягушек постепенно сливалось в оголтелую завораживающую какофонию.

Щученка должно было хватить на уху. Готовили втроем. Полковник возился с алюминиевым котелком. Веселуша чистил картошку и лук. Напарник отправился на поиски дров покрупнее. И когда солнце перестало слепить, а уха вместе с костром задымилась и запахла перцем, полковник отмерил себе первую рюмку. Смерив взглядом студентов, он осушил стопку и с облегчением потрепал Дружка за уши.

Студентам тоже досталось по рюмке. Пить они не умели, морщились и закусывали как от отравы. От новой рюмки Веселуша отказался, хотя и от первой уже заметно повеселел. Друг же, несмотря на договоренность, что он сядет за руль на обратном пути, согласился чокнуться еще раз, но стопарик отставил, чего-то выжидал.

– Есть-то ее можно, рыбешку эту? – спросил Петруша. – Я слышал все назад, в воду выбрасывают.

– Не знаю… Сколь ты ее съешь, той рыбы? – ответил полковник. – После химзавода, там, где слив начинается, лучше конечно не брать. А здесь…

И студент принялся прихлебывать варево из своей миски, не переставая коситься на айфон, отложенный в траву, который то и дело издавал звуки, будто притаившаяся тварь.

Говорили опять о всякой всячине. О девушках, о разбогатевших местных соседях, разрешавших отпрыскам гонять на джипах по местным дорогам без прав. Кое с кем из них Петруша даже водился. Да и у самого родители слыли не последними дачниками, если судить по доходам на душу. Затем разговор зашел о «даунах», недоразвитых детях из местной школы. Скользкую тему развивал Петруша, умевший вплетать в разговоры что-то свое, хитроумное, отчего и посмеивался теперь, хватая себя за колени, только он один.

Однако на этот раз он, видимо, переборщил. Полковник, словно чувствуя, что тема каким-то образом касается его дочери, девочки умственно отсталой, но очень любимой им, наверное даже больше, чем если бы она была как и все, нормальным ребенком, – полковник теперь задумчиво отмалчивался, подливал себе водки и прихлебывал уху без аппетита.

– В общем, психов, уродов развелось, – продолжал свое Петруша Колесников. – Врач у нас по собакам работает… ну типа ветеринар… Говорит, что собак понимает лучше чем людей.

– А ты?

– Что я?

– Ты кого лучше понимаешь?

– Да я ж не о том… Вот вы опять. Дураков стало много, типа это, ненормальных. Да все говорят.

– И чего так много их стало? С чего это?

– Народ такой, чево-чево… Вырождается.

– Это кто тебе такое сказал? – Полковник даже отложил ложку.

Веселуша глазел в костер, вдаль, за реку и помалкивал. Он-то знал, какие подвиги вменяют себе в заслугу парни из компании Петруши. Директрисина дочь – самая безобидная из всех их проделок. Та хоть сама с парнями путалась. А отсталого мальчика – «дауна», или его просто так обзывали – решили подучить целоваться с «нецелованной» девочкой из его же класса. История докатилась до родителей. Началось разбирательство. Но компания не угомонилась. Эксперимент вскоре был возобновлен, с еще большим азартом. Теперь пытались «скрестить» такого же паренька, постарше, из школы-интерната для умственно отсталых, с дочерью как раз Николая Степаныча, – где-нибудь на речке, как всегда, в той же беседке, чтобы посмотреть, чем всё закончится. Зачинщиком был Петруша Колесо. «Любовь с лапшой по-даунски!» – такое кодовое название придумал пакостному проекту кто-то из компании.

– Хорош тебе… про любовь с лапшой, – намеком попытался удержать друга Веселуша.

Петруша намек понял, но не унимался:

– У вас там в армии, когда вы служили, по-другому, что ль, было?

– Было и так. Было и по-другому.

– Дураков не было, а, полковник?

– Были… Но не такие, как ты. Другие. Рассказать?

– Расскажите! Ой, щас умрем…

Веселуша косился на друга с еще большей опаской, чувствуя, что тот перешел границу, но еще не совсем понимая, куда он клонит.

– Точно умрешь… – Николай Степаныч выпил еще стопку и действительно стал рассказывать: – Был у меня салабон один. Служил в части… Парень как парень. Но малахольный немного, чудаковатый. Мои дембеля над ним издевались, над салабоном. А у него, понимаешь ли, беда какая-то случилась с гениталиями. То ли подрезали. То ли сами куда-то втянулись. Главное есть, а остального нет. Кто его в армию с таким огурцом отправил, поди ищи виноватых…

– Это когда было-то? Типа в Советском Союзе, что ли?

– Да не типа, а потом уже, – осадил полковник студента и продолжал: – Так вот мои обнаружили недостачу. Подсмотрели где-то, в бане может быть, и давай… Пусть, мол, все полюбуются. Огурец, мол, есть, а остального нет. Замучили паренька.

Полковник осекся. Студенты, сбитые с толку, ждали развязки.

– Ну а потом я тех замучил, которые его мучили, – угрожающе продолжал полковник. – Парень то мой, салабон, решил всем назло вообще избавиться от огурца своего. Но мужества не хватило просто взять да избавиться, отрезать. Так он перевязал бечевкой, пусть, мол, само отвалится. Понятно, что ничего не отвалилось. А в санчасть отправили. Оттуда в госпиталь. Заражение крови. По полной… Парнишку спасли. Но без огурца уже. А вот этих… Вот этих скотов я упек.