Валерий Бронников - Беспощадные жернова

Жаловаться стало некому. Общественные организации стали недееспособными; руководители исчезли или поменялись; вышестоящие организации оказались на таком же распутье, что и рядовые предприятия; суды и правоохранительные органы исполняли те законы, которые вновь появлялись на свет, также не сознавая в полной мере, что происходит и что будет завтра и впереди.

Посидев так ещё полчаса и ничего для себя не решив, Григорий Фёдорович также отправился на обед, мысленно сознавая, что дома его ждут не просто на обед, а с зарплатой.

Старший сын заканчивал школу. В школе творился такой же хаос, как и везде. Учителя ходили на работу, но заработную плату не получали или получали жалкие крохи от того, что должно быть. Инфляция съедала всё, что попадало в руки. Цены росли, как на дрожжах. Продавцы в магазинах не успевали менять на товарах ценники.

Школьники шалили и не слушались ни учителей, ни родителей, видя их беспомощность в происходящем. А в добавок ко всему стало разрешено всё, что не запрещено. Потёк рекой алкоголь, который стал разрешённым для частной торговли и доступным по цене для населения.

Люди отмечали всё: вынужденные выходные, потерю работы, исчезновение предприятия, размножающиеся праздники и прочие маленькое радости и огорчения.

Правдами и неправдами Григорий Фёдорович помог сыну поступить в авиационное училище, из которого не брали в армию. Армия стала опасной и непредсказуемой. Разгоралась война в Чечне, в которую, как в мясорубку, отправляли всё новые и новые порции новобранцев, переправляя обратно на малую родину цинковые гробы.

Григорий Фёдорович прекрасно понимал, что в развязанной войне не будет победителей и побеждённых, где каждый отстаивал свою правду и, где активно орудовали иностранные спецслужбы, чтобы поддерживать незатухающий костёр на фоне творящейся в стране неразберихи.

– Вам деньги дали? – услышал он вопрос жены, только перешагнув порог.

– Какие деньги? – постарался он перевести всё в шутку.

– Я знаю, у вас Семёновы и Растягаевы получили.

– Так ты не равняй, они увольняются, а уволенным выдают в первую очередь.

– Разве работающим не должны выдавать?

– Наверно плохо работаю, – опять пошутил Морсаков.

Далее последовал обычный словесный поток, где виновный фигурировал только один – это Григорий Фёдорович. Он, не вступая больше в диалог, быстро поел то, что нашёл и отправился обратно на работу.

В кабинете он ощущал себя спокойнее. Донимали временами от безделья соседки, но это он терпел, чаще не вступая с ними в диалог. Он знал, что с поставленной задачей он справится и справится быстро, так, как привык всегда работать и отвечать за порученное дело. В его душе «скребли кошки», ему было жаль самолёты, которые кормили предприятие и, без которых коллективу в этом предприятии не выстоять.

«Пусть над этим думают Чехин и Гермак», в конце концов, – подумал он.

Числящиеся в предприятии сорок три самолёта АН-2 стояли исправные и пригодные к полётам. Один из них находился в ремонте на заводе. Завод доложил о выполненной работе и требовал самолёт забрать. Он занимал заводскую стоянку и находился на попечении завода, что не входило в планы этого предприятия. Телеграммы сыпались одна за другой, но Гермак их полностью игнорировал, понимая, что средств на перегон самолёта за счёт предприятия нет никаких.

Григорий Фёдорович постарался в уме прикинуть, сколько же надо платить за лошадиные силы налога с сорока трёх самолётов. Получались астрономические цифры. Он перестал подсчитывать, видя всю бесполезность этого труда.

После обеда Фёдор Николаевич Чехин зашёл к Гермаку.

– Василий Геннадьевич, – обратился он к своему начальнику, – Я дал указание заниматься списанием техники, но сам с этим не согласен. Мы рубим сук, на котором сидим. Спишем самолёты, а самим потом что делать? Без самолётов мы будем здесь не нужны.

– Нам не надо столько самолётов, – отрезал Гермак, – Люди увольняются, будет компактный коллектив, которому надо меньше техники. Налогов станет значительно меньше. Я разговаривал с вышестоящим начальством. Они добро на списание дали, но сами придержат документы, чтобы не вычёркивать самолёты из реестра. Кто знает, может всё ещё переменится к лучшему. У меня ближайшая задача – рассчитать увольняющихся людей.

– А мы разве не люди? Я не могу уже заходить в цех, слышу только разговор о заработной плате, дай хотя бы аванс.

– Обещать не буду, но подумаю. Мне одному везде не успеть. Меня ежеминутно трясут с налоговой инспекции, со статистики, звонят с банка. Я ищу бензин, которого вдруг внезапно не стало во всём Советском Союзе, – он так и сказал: «В Советском Союзе», хотя Союза не стало раньше, чем бензина, – Все заводы закрылись, остался один, а бензин нужен всем. Этот завод тоже вот-вот закроется. На бензин нужны деньги, а где я их возьму? Надо идти в отпуск! – перешёл он на любимую тему.

Чехин знал, что сейчас Гермак станет объяснять, какой он незаменимый и как он устал. Он вынужденно слушал тираду, понимая, что вопрос с заработной платой не решён. Когда он выйдет из кабинета, его подчинённые подкараулят и зададут излюбленный вопрос. То, что он находится в кабинете у Гермака, знают сейчас даже самые ленивые – это не остаётся без всеобщего внимания.

Так и случилось: только он вышел из кабинета, тут же в коридоре столкнулся с Грековым, который делал вид, что заскочил сюда на минутку по неотложному делу. Он сразу задал вопрос:

– Ну что, решил?

Чехин понял его вопрос без дополнительных пояснений и так же коротко ответил:

– Не решил, но он обещал подумать.

– Меня жена каждый день пилит, требует деньги.

– Меня тоже, – сказал Чехин, – Но я работаю, а ты приходишь на работу и не работаешь, распустил своих подчинённых. Они, глядя на тебя, тоже не работают. Я бы на месте твоей жены давно тебя выгнал из дому. Так, Саша, нельзя. Пришёл на работу – работай или увольняйся, как это делают другие, тогда получишь деньги, выбор за тобой. Не будете работать, я перестану ходить к начальству. Мне это надо меньше всего. Я сейчас говорю с тобой без лишних ушей, при подчинённых я так не скажу и унижать тебя не буду, решать тебе.

Чехин, оставив Грекова с застывшим и не произнесённым словом, повернулся и пошёл. Ему предстояло решить, какие самолёты, кроме намеченных двух, списывать и в каком порядке. Документы подготовить можно, но как найти повод для списания – это оставалось загадкой. Воспитанный на моральном кодексе построения коммунизма, Фёдор Николаевич такого варварства никогда себе не представлял и даже не мог об этом подумать.

Новое время и новые веяния заставляли это делать и осознавать.

Увольнялись пилоты, увольнялись и техники, оставались пока работники, которые не собирались никуда уезжать по причине отсутствия желания уехать или отсутствия где-то в других краях точки опоры, где можно окопаться и начинать жить заново. Таких насчитывалось немного, но оставался как раз компактный коллектив, способный решать поставленные задачи и выполнять перевозки.