Марина Степнова - #ЖИЗНИГРА

Схватил Петр Иванович телефон, прочел, что написано, и со стулав сторону заваливаться начал. Я еле поддержать успел. Чувствую, у него сердце рысью понеслось, и все быстрее, быстрее скачет, сбиваться стало, потом на галоп перешло и к пропасти несется. Петр Иваныч, держись, держись, дорогой, кричу ему. А он не слышит, и уже от земли оторвался, и взлетает, и только я его за руку здесь удерживаю.

Высвободил я у него из ладони телефон. Пальцы податливые, холодные, липкие. Врачей вызвал. Приехали быстро. Забрали они Петра Ивановича с собой, а меня не взяли, нельзя, говорят. И вот сижу я у него в квартире, один, телефон у меня остался. Как облако вокруг головы моей опустилось, словно в горах на рассвете, ничего не видать. Совсем соображение потерял. Я ведь, когда Петр Иванович эсэмэс набирал, его пароль видел: 1234, совсем простой пароль. И тут шайтан меня попутал. Набрал я пароль, нашел телефон Геры, того, который эсэмэс слал, и позвонил ему. Долго не снимали. Потом слышу в трубке:

– Гера, тебе звонят. Чего не подходишь? У тебя заряжается.

– Сама просила с Витькой уроками позаниматься и сама же отвлекаешь! Ты что, посмотреть не можешь? Кто звонит? Чей номер?

– Петя Найвов написано.

– Не буду я с ним говорить. Вот прицепился. Скажи: занят.

– Занят он, не может подойти, – говорит мне женщина.

Тут я назвался, про врачей и скорую ей рассказал. Слышу, она опять к мужу обращается.

– Гер, это нерусский какой-то, Махмуд. Говорит, Петру Ивановичу плохо стало. Может, ответишь?

– Конечно, плохо, не надо было подличать. За свои дела отвечать надо! Да я тебе рассказывал. Это тот самый Петька, который, когда в десятом классе по настольному теннису соревнования были, при подаче сетку задел, не переиграл, гнида, и у меня в финале выиграл. Если бы я в сборную от школы попал тогда, меня бы, может, и в институт взяли. Мы тогда с физруком так договорились. А так вся жизнь коту под хвост. Скажи, не хочу я с ним разговаривать. Раньше надо было думать.

Передала мне женщина его слова. И трубку повесила.

Хоронили мы Петра Ивановича под конец августа. День выдался тяжелый, серый. Облака по стволам чуть не до земли стекают. У рябины во дворе накануне ночью от ветра ветки поломало, а клен вроде такой крепенький был, только недавно белил его, так тот совсем с корнем вырвало. У второго подъезда еще мусорку перевернуло, по всему тротуару утром пакеты летали. А к десяти дождь зарядил, сначала вроде нерешительно, а потом разогнался и льёт – не остановить.

На кладбище народу мало пришло. Конечно, кто в такую погоду в Выхино поедет. А все равно неправильно это. Ведь ученый человек, а проводить некому. Эх, жил бы он у нас в кишлаке, в школе преподавал. Все бы его уважали. Все село бы пришло. И детей бы наших учил, может, они в люди бы вышли, не пришлось бы, может, им по чужим дворам работать. Затянуло его прошлое в свою сеть. Ни за что пропал человек.

Анна, бывшая жена его, просила меня за могилкой приглядеть, денег предлагала. У нее ведь ребятишки, и некогда ей через весь город тащиться. А зачем мне деньги? Я бы и так приглядел. Только уезжаю я. Нехорошо человеку одному без семьи жить, домой возвращаюсь. Истинно говорит пророк: «Кровное родство прикреплено на Арше». Нельзя человеку от корней отрываться. А деньги что? Проживем. Я все могу, за любую работу возьмусь. Что-нибудь придумаю. Аллах не оставит.

А за могилкой Фарида посмотрит. Она уж обещала.

Хлесткий порыв ветра задул свечу, покатил пестрые пасхальные яйца, сдул карамельки, повалил банку с гвоздиками и звякнул ею об оградку. Пожилой мужчина с вздыбленной седой шевелюрой, чертыхаясь, наклонился за банкой, но поймать не успел и упал на колени. Почти ползком дотянулся до нее, с кряхтением разогнулся, опираясь на мрамор памятника, поставил на прежнее место, взял лопатку и стал рыть небольшую яму.

– Вот ведь ветродуй! Конец апреля, а холодно, как в марте месяце!

Вырыв углубление, он погрузил туда треснувшую банку, долил воды из пластиковой бутылки из-под колы, собрал разметанные гвоздики и опустил в воду. У двух цветков обломились бутоны. Причитая, дед сгреб конфеты и крашеные яйца в небольшую горку, укрепил землей. Потом стал отряхивать от грязи брюки и полинявший плащ. Полез в карман, достал зажигалку, поднял с земли лампадку с потухшей свечкой и, держа ее левой рукой отверстием вниз, часто зачиркал. Обжегся.

– Что за наболесь! Все из рук валится, не мой день, Вера, не мой…

Когда свеча загорелась, он аккуратно поставил лампадку за горкой с конфетами, с подветренной стороны. Собрал лопатку, бутылку с остатками воды, садовые грабельки в полинявшую холщовую сумку. Достал оттуда початую бутылку «Столичной» с пробкой из газеты, граненый стаканчик, налил. Помолчал. Перекрестился, выпил залпом. Отломил кусок кулича, заел.

– Вот так у нас вся жизнь, Вера. Как ты ушла – все наперекосяк. Не думал я, что так будет, не гадал. Прости меня, родная…

Он быстро захмелел. По щекам его катились слезы, он утирал их грязными руками, вытирал руки о плащ, снова тер глаза. Взъерошенный воробышек сел на оградку могилы, завертел головой. Дед молча покрошил остатки кулича у основания плиты.

Когда все началось? Лоб жалил весенний дождик… Прошлым летом? Или в сентябре? Да, вскоре после твоего дня рождения, когда я у тебя был в последний раз. И как раз два года исполнилось, как я к Андрюше переехал. Тяжело мне одному уже, Вер. Думал сдать нашу двушку в Орехово – все прибавка к пенсии. Андрей, ты знаешь, хорошо зарабатывал, а вдруг что! Сейчас вон работу можно потерять в миг, а потом год, а то и два куковать. Не то что в наше время – на каждом заборе объявления: «Требуется, требуется, требуется…». Да и, если честно, Вера, ты уж прости, надеялся, найду женщину, вдову или разведенную, чтобы дети уже взрослые, чтобы помогать друг другу, в больничке навестить. А в больничках я, Вер, за год уже шесть раз лежал – здоровье ни к черту.

Ну вот. Андрей квартиру сдать не разрешил. Загадят, говорит, ремонт дороже выйдет, я, мол, достаточно зарабатываю, обойдемся. Ключи забрал. Ну, точно, думаю, баб водит! Бизнес-то у него пошел хорошо. Да только не понимаю я такой бизнес: в игры с людьми играют на работе, да еще в рабочее время! Когда это такое было видано, чтобы в рабочее время в игры какие-то играть? Непотребство сплошное. Говорит, развивать персонал, вырабатывать у них командный дух и мотивацию. Ёшкин-матрёшкин! У нас бывало мастер как вставит по первое число – вот тебе и мотивация, вертишься словно бобик, план даешь. Или премии лишат. Хочешь не хочешь – забегаешь. А они – игры какие-то. Дети малые!

Олежек к нам переехал, ты знаешь, еще зимой прошлой. Маялась Клавдия с его матерью, маялась, да так и не вылечила. Им, говорят, психическим, на роду написано долго не жить. Клавдия сказывала, что ее в больнице по три-четыре месяца держали, и все одно: не доглядели – сама себя лишила, прости Господи! Сколько ж она Андрюшиной крови попила! Права ты была: инопланетянка, она и есть инопланетянка, сразу было видно. Не дай бог еще парню по наследству что-нибудь оставила! Ну да прости, Господи, ее грешную, пусть земля ей будет пухом!