Дмитрий Помоз - Косатки

Я тебя очень-очень-очень люблю!

Освежив в памяти первое письмо, Надежде стало немного стыдно, ведь как раз в нем она обещала дочери когда-нибудь перечитать их переписку вместе. Но именно здесь и сейчас ее одолела острая, как бритва необходимость сделать это одной. Сейчас и наедине, чтобы вспомнить себя и начать забывать. Утром Даша улетит отдыхать, а когда вернется, ее должна встретить новая жизнь.

Женщина трепетно сложила и убрала исписанные клетчатые листки в конверт, а сам конверт положила в самый низ стопки. Теперь можно ложиться спать. Через каких-нибудь шесть часов подъем, и его никак нельзя пропустить. Ей нужно проводить дочь в первое в жизни самостоятельное путешествие.

За окнами старенькой хрущевки под прикрытием ливня и темноты ветер колошматил трещащие недовольством кроны деревьев. Своими огромными лапами они то и дело грозились выбить к черту половину окон всего дома. Грозились, да не выбивали. На улице драма, на кухне мелодрама.

– Самая темная ночь – перед рассветом!» – воспроизвела до полусмерти избитую фразу Надежда, и отправилась спать.

***

«Мамочка, я знаю, что от эпилепсии умирают. И мне кажется, я уже так много знаю про смерть и боль, а про жизнь еще совсем почти ничего. Это несправедливо. У меня не получается больше ни о чем думать.

Касатки – это киты-убийцы.

Я тоже тебя очень люблю!

Даша написала свой первый ответ Надежде.

Складывая криво оторванный листок, ей показалось, что руки снова перестают ее слушаться. Она сощурила глаза и взмолила потолок, чтобы это было не так. В этот раз он внял ее просьбе. Даша не отвечала маме полторы недели – ровно столько, сколько прошло с ее последнего приступа.

С тех пор, как проявления эпилепсии усилились, на уроках ее пересадили на последние парты, к окну. Так было легче. Всем.

Даша писала маме прямо во время диктанта, поэтому в конце занятия сдала работу, в которой были только начало текста и его конец. Когда прозвенел звонок, уже по привычке она сделала вид, что мешкает, собираясь, лишь бы не встречаться лишний раз с нечитаемыми взглядами учителя и одноклассников.

Дети в возрасте десяти-одиннадцати лет очень жестокие. Не злые, а именно жестокие. Злость – это почти всегда осознанный акт, а жестокость вполне может быть неосознанной, особенно если ты еще ребенок, и родители не читали тебе Маяковского. Дети в Дашином классе ото всех остальных ничем особенным не отличались. Поэтому общение с одноклассниками превращалось в хождение по канату: одно неверное движение, неаккуратно сказанное слово, или неосторожный жест могли стать искрой, в момент взрывающей желание одного ребенка обратить на себя внимание других детей самым коротким и верным способом – скандальной шуткой. Маленький Герострат 1 1 Герострат – житель древнегреческого города Эфеса, который сжег храм Артемиды ради того, чтобы прославиться. живет почти в каждом, а вот маленький Маяковский в редком человеке.

Среди Дашиных одноклассников был как минимум один маленький человек, который знал, что такое – хорошо, и что такое – плохо. Его звали Лиза Лис. Девочка-щепочка в синем джинсовом платье без рукавов и белом хлопковом бадлоне под ним молочно улыбалась выдающимися резцами зубов, и морщила крохотную впадину курносого пятачка.

Радуясь на то, как другие дети бегают по рекреации, завороженные каждый своей игрой, сама Лиза не играла. Она ждала, пока из кабинета русского языка появится ее лучшая подруга – Даша Орфаник.

Когда Даша наконец-то, едва не волочась, показалась в дверях, Лиза мгновенно шмыгнула к ней и, прильнув губами к уху более высокой подруги, стала что-то шептать. Руки в белых рукавах бадлона обхватили худенькие плечи Даши, и та совсем чуть-чуть улыбнулась. Улыбнулась так, что этого бы никто другой в коридоре, кроме Лизы, и не заметил. Семеня, и стараясь не задеть других школьников, они припустили к противоположному концу рекреации, и скрылись за поворотом на лестницу.

В столовой стоял настоящий гам. Большая перемена каждый день собирала аншлаги вокруг буфета с обедами, выпечкой и компотом. Проталкиваясь от прилавка сквозь месиво ребячьих тел, каждое из которых норовило вытянуть через головы остальных ручонку с деньгами и, нацелив страждущий взгляд на буфетчицу, загробным голосом вынуживало: «Возьмите у меня!», «Ну, возьмите!», Лиза в один миг выкупила ожидающую ее Дашу. Та снова спряталась у окна, в дальнем углу. Солнечный свет, проникнув сквозь стекло, маскировал ее ото всех лишних глаз. Он падал на Дашины длинные, пшеничного, как и у мамы, цвета волосы так, что беглому взгляду могло показаться, что место свободно и пригрето лишь мартом.

Лиза положила на пластиковый стол тарелку с пирожками и два компота из сухофруктов. Оправляя платье, она села прямо напротив зачарованной чем-то подруги и сказала:

– Пообещай мне, что не передумаешь!? – в блеске ее глаз читалась такая твердость, на какую можно натолкнуться не в каждом мальчишеском взгляде.

– Обещаю! – Даша почти что струсила давать слово, но выразительного взгляда Лизы она струсила еще больше.

– Вот и хорошо! – расплылась добротой Лиза, – Я тебе верю! Ты ведь ни за что не обманешь лучшую подругу! Я уже предупредила родителей, что к нам в гости приедешь только ты! Все-таки мне исполняется одиннадцать, и кого попало в такой день звать нельзя! – то ли серьезно, то ли в шутку продекларировала Лиза.

Даша загадочно поморщила носик, и спрятала остальные эмоции за питьем компота вприкуску с яблочным конвертиком.

– Значит, не забудь: в субботу, послезавтра у меня дома в три часа. Адрес я тебе на всякий случай напишу на бумажке.

Даша согласно кивала, а ее набитые конвертиком щеки, покраснев от волнения, сами стали похожи на наливные яблоки.

Прозвенел звонок, и девочки упорхнули на урок.

***

Суббота принесла оптимизм третьего к ряду солнечного дня. Для жителей большинства регионов в этом повторении нет ничего примечательного. Так бывает сплошь и рядом: что для одних обыденность, для других откровение. И, с одной стороны, хорошо, когда в твоей жизни солнечных дней больше, чем пасмурных – это огромная радость. Но с другой, стабильная радость, как правило, обречена никогда не обернуться полноценным счастьем. А радость редкая, пусть и обыденная для всех других, легко прорастает в нечто большее.

Вот почему, собираясь к Лизе на День Рождения, Даша испытывала что-то близкое к счастью, на которое никто другой, скорее всего, не обратил бы достойного внимания. Три дня солнца и почти две недели без приступов – чем не повод одеть свои любимые желтый и бледно-розовый банты.

Надежда с самого утра кружила вокруг дочери. В глубине души она, несомненно, боялась отпускать свое чадо на целый день под присмотр людей, которых до этого видела всего несколько раз на родительских собраниях. С другой стороны, как педагог, Надежда понимала: позволить Даше уйти в гости без видимых нервов – значит, дать им обеим поверить в свои силы и то, что их жизнь ничем не отличается от других.