Creative Writing School - Пашня. Альманах. Выпуск 4

Попытки вырваться – махи хвостом и защитный рык – ни к чему не приводят. Лапы и пасть, и так не раскрывавшуюся, парализовало сильным давлением. Тело подняли, вынесли из-под низкого солнца внутри пещеры, положили на неприятно холодную плоскость и, кажется, повезли. Только хвост болтался.

– Как он?

– Я знаю, вы привязаны ко всем нашим… питомцам, – улыбнулась Алиса. – Его состояние лучше. Мы вынули из нёба осколки, вправили кости и поставили фиксаторы на верхнюю челюсть. Проколем антибиотики. Всё будет хорошо.

– А сейчас он?..

– В изоляторе, еще под наркозом. Вы поезжайте домой, а завтра посмо́трите на него.

– А вы завтра будете?

– Конечно. Мне нужно наблюдать за Сатурном после операции.

– Тогда я завтра зайду к вам? – и, получив в ответ полукруг улыбки, Арсений закинул на плечо рюкзак и пошел к выходу.

По дороге прочел некролог об Ирвине. «Австралийский исследователь крокодилов был убит скатом-хвостоколом во время съемки…» Когда умирает кто-то важный для тебя, остается только надеяться, что где-то рождается другой, который тоже станет важным. И очень жаль, что нам так мало известно. Где этот человек? Скоро ли он придет? Долго ли будет рядом? Все ли евреи из концлагерей в раю? Вкусной ли была лимонная вата? Как бы предпочел умереть Стив Ирвин? Если бы Сатурн мог мыслить, ненавидел бы он Гитлера? И сожрал бы его или даже не стал бы марать об него клыки?

Войдя домой и переодевшись, Арсений сел за пианино, и пальцы зашагали по клавишам. Машинально наигрывая простые мелодии, он думал о том, что завтра навестит Алису, и вместе они навестят Сатурна. И если бы Сатурн был как они, то они втроем навестили бы кого-то еще.

Он закрыл крышку пианино. Ложась на диван, подумал, что день заканчивается намного лучше, чем начинался. Он закрыл клавиши дня и уснул.

Гребнистый хвост изогнулся, направив к краю водоема небольшую волну. Челюсть болела, но уже намного меньше. Над языком больше не жгло, и вчера Сатурн даже смог заглотить большую курицу. Он наслаждался, рассекая озеро под открытым небом.

Сатурн вынырнул и выбрался на сушу. За вертикальной прочной водой, которая всегда почему-то не дает выйти за территорию, стояли самец с самкой. Они обнимались и смотрели на него.

Одна Девочка давным-давно уже не чувствовала себя ни живой, ни мертвой, да скорее больше мертвой, чем живой. Так бы она о себе сама и сказала, кабы дожила лет эдак до сорока. Но дожила ли она до этих лет, мы не знаем, а если быть до конца честными, это уже совсем другая история.

Девочка эта была от природы молчаливой, диковатой и замкнутой, и никогда нельзя было понять, что она чувствует и чувствует ли вообще что-то. Девочка сама пыталась обнаружить в себе так часто упоминаемые другими «чувства», пыталась пробудить ну хотя бы самые простые, элементарные: улыбнуться, хотя бы кривовато (не до смеха вовсе), или слезинку проронить (куда там всплакнуть). Но нет, все было тщетно.

В школе ее часто дразнили царевной Несмеяной, но это было неправильное прозвище: царевна постоянно «канючила слезы», как приговаривала баба Валя, а у Девочки внутри все было стерильно, никаких влажных разводов, сухо-насухо, слезные железы либо атрофировались, либо вовсе отсутствовали. Одним словом, была Девочка околдована неведомым заклятьем, которое и раскрыть-то особо никто не пытался. Только снилось ей часто, что катается она клубком иссохших колючек по пустыне и нигде, ни к кому не может прибиться.

Отсутствие чувств Девочка компенсировала формальным логическим мышлением, которое она в себе упорно развивала, и строгим следованием чужим правилам, поскольку своих правил не имела. Но движение мысли тоже не отражалось на лице Девочки. Она всегда была бесстрастна и абсолютно спокойна. Изредка, правда, блеснет нечто в ее глазах, будто падающая звезда на ночном небе, – и сразу погаснет.

Девочка часто задавалась вопросом, почему у других мамы, а у нее – шлюха-потаскуха. Шлюху-потаскуху Девочка не видела никогда, а если и видела, то не помнила, а вот прозвание это постоянно слышала от лежачей бабы Вали и пьющего горькую отца. В ее ушах прозвание это звучало красиво и литературно-изысканно: не просто шлюха, и не просто потаскуха, а всегда вместе, шлюха-потаскуха, как, к примеру, Новиков-Прибой, или Сухово-Кобылин, или Соловьев-Седой, или Мамин-Сибиряк, на худой конец. Девочка, конечно, не могла знать, а баба Валя, надломленная долгим параличом, не поворачивающим ни в сторону жизни, ни в сторону смерти, и не собиралась открывать никакой правды о шлюхе-потаскухе. Секрет же заключался в том, что причиной ее замужества была вовсе не любовь и даже не случайная беременность, а обманное обещание бабы-Валиного сына жить на море, под звуки прибоя. Но когда шлюха, увязнув на полшпильки в этом болотистом городке, поняла всю несбыточность надежд, то уже было поздно для Девочки, но еще не поздно для потаскухи. Разродившись, шлюха тотчас убежала со своим научным руководителем, седым профессором Соловьевым, на его родину, которая, следуя сухим беспристрастным фактам, оказалась вовсе не на морях, а в Сибири, где беглецы осели и открыли конный завод. Если бы всю эту печальную историю можно было поведать несчастной Девочке, она поняла бы связку двух стабильных словосочетаний «шлюха-потаскуха» и «мамин сибиряк», что бултыхались в пьяной вязкой словесной глине отца, размываемой краткосрочными ливневыми осадками из желудка в унитаз.

– Тыыы прииишлааа? – с трудом проталкиваемый по гортани оклик бабы Вали настигал Девочку сразу же, как только она перешагивала порог и закрывала за собой входную дверь. По имени ее никто здесь не называл и называть не собирался. Девочка была позорным порождением шлюхи-потаскухи и так же, как и она, не имела права на имя.

– Приишлааа? – требовательно тянула парализованная баба Валя, пережившая два инсульта, которые активировали рубильник в ее голове, произвольно переключавший ушибленный мозг из состояния разума в состояние безумия.

Да пришла она, конечно же, пришла! Девочка давно уже пришла к беспристрастному выводу, что общается в этом доме только с одним Голосом: гортанным, натужным, выходящим наружу с трудом. Вначале глухой, с комьями кое-как выдавленных слов, а потом внезапно зычный, с долгим гласным последышем. Этот Голос жил своей жизнью и курсировал между бабой Валей с ее параличным горлом и отцом с его пьяным угаром, выбирая их в качестве своего рупора по абсолютно не ведомым Девочке законам. Это совсем не означало, что если дома не было отца, то Голос всегда исходил от измученной пролежнями бабы Вали. Напротив, она могла ни слова не прохрипеть за день, даже своего всегдашнего «Ты прииишлааа?» в ответ на скрип входной двери в послеобеденный час. И опять же, пьяный отец мог вломиться в ночи, заплетаясь ногами и сшибая все на своем ходу, злой, угловатый, с колючими тоскливыми глазами – и молчать, словно язык отрезало. И тогда Девочка слышала этот Голос внутри себя. Девочка пыталась логически себе объяснить, сколько еще людей включены в Голосовую матрицу и по какому праву. Девочка любила фантазировать на эту тему и всегда засыпала под неспешное развитие сюжета очередной серии воображаемой саги про Голос.