Олег Батлук - Баланс белого

– Александр Александрович, а что стало с вашей прекрасной дамой?

Блок едва заметно улыбнулся и ответил:

– Я женился на ней.

Он поклонился и направился к двери. У порога Блок обернулся и сказал Саше:

– Никогда не женитесь на своей прекрасной даме, тезка.

Когда Сашина мама и Блок вышли из квартиры на общую лестницу, он спросил:

– Как вам удалось напечатать его стихотворение?

Женщина проверила, плотно ли она затворила за собой дверь.

– Понимаете, я ничего не печатала. Он у меня никуда не выходит, вы же видели. Читает только «Вестник Европы», ему сосед приносит. Я однажды в этот «Вестник» тайком от Сашеньки его стихи носила, так они меня там на смех подняли. Сказали, у нас только маститые авторы печатаются.

Блок улыбнулся.

– Я его стихи туда просто вклеила.

– Вклеили? – удивился Блок.

– Инженер наш, который вас впустил, на типографии служит. Вот через него-то я и устроила, чтобы стихотворение Сашеньки набрали на листе с двух сторон шрифтом, похожим на этот «Вестник», а заодно и новую последнюю страницу с оглавлением мартовского номера. В оглавлении – все то же самое, только Сашин стих еще добавлен. Потом я взяла эти два листа, со стихотворением и с оглавлением, и вклеила их в журнал. Полночи провозилась, пока Сашенька спал, чтобы аккуратно получилось. Сам журнал мне инженер пожертвовал. Очень мне помог.

– А как же номера страниц? Они же в журнале по порядку идут… – спросил Блок.

– Так я же в самый конец журнала вклеила. Выдрала страницу с настоящим оглавлением, а вместо нее балладу Сашеньки и новое оглавление пристроила. На Сашином листе инженер пропечатал нужные номера страниц, их мы в новом оглавлении и указали.

– Надо же, – Блок стал натягивать перчатки, – вы сами как типография. Странная типография, выпускающая журналы в единственном экземпляре…

– А как же иначе, дорогой вы мой, – запричитала женщина, – он же у меня целыми днями дома, как икона в углу. Что он видит-то в жизни своей… Стихи пишет, души в них не чает… Вот и затеялась я с журналом этим… С инженером мы условились, чтобы он принес Саше новый «Вестник» как обычно, будто ему ничего неизвестно, будто не сам он этот журнал подделывал… А когда я поняла, что с журналом все сладится, то вдруг испугалась. Стихи в журнале – это, конечно, чудо, но чудо какое-то маленькое, понимаете, а что если его Сашеньке мало будет? Так мне хотелось для него чуда большого, чтобы ком в горле… Тогда-то я и раздобыла адрес ваш нынешний у профессора, что к барчукам моим ходит, и вот я к вам, как снег на голову, на Большую Монетную: здравствуйте, Александр Александрович, сын у меня есть, не ходит, сидит да стихи пишет и вас, видно, очень ценит, раз портрет ваш я у него в столе видела, так вы придите и скажите ему, что прочли будто бы стихи его, что стихи-то неплохие, с вас-то не убудет, дорогой вы мой человек, Александр Александрович…

Она заплакала. Блок приобнял ее.

– Ну, эту часть истории я знаю.

Женщина вытерла лицо и что-то протянула Блоку. На лестнице было плохо видно, Блок прищурился:

– Что это, деньги, что ли?

Он поморщился.

– Будет вам, будет.

Блок начал спускаться вниз.

– Конфет, что ли, ему купите, – добавил он на ходу.

Затем, видимо осознав неловкость фразы, остановился и обернулся:

– Скажите, а другие с вас деньги брали? За журнал? Инженер этот или компаньоны его на типографии? Брали?

Женщина комкала в руках ассигнации.

– Нет, Александр Александрович, никто не взял.

Пока матушка провожала Блока, Саша сидел на кровати и гладил шершавую обложку журнала.

В его голове словно открыли кран, из которого безудержно хлестало счастье. Оно разливалось по всему телу, и с каждой секундой Саше становилось теплее. А кран все не закрывали, и счастье все текло и текло. Блок только что ушел, а Саша уже забыл о его визите. Юноше было совершенно безразлично, что значит его баллада для мировой поэзии и как ее оценивают знаменитые авторы. Если бы сам Пушкин вдруг пришел к нему, задорно тряся кудрями, и принялся его нахваливать, Саша и про него позабыл бы тотчас же. Он не слишком жаловал свои стихи, не ценил их и занимался рифмоплетством скорее со скуки. Но его баллада была напечатана! А значит – и в этом Саша был почему-то абсолютно уверен – все гимназистки Санкт-Петербурга обязательно прочтут его стихотворение, и, что гораздо важнее, его прочтет та самая главная из всех гимназисток, которая иногда прогуливается по набережной канала по воскресеньям.

И тогда они с ней, наконец, встретятся, в конце мартовского номера «Вестника Европы», на странице четыреста сорок три.

Мальчик приходил на станцию почти каждый день.

За исключением тех случаев, когда он помогал маме в огороде. Но и тогда, если управлялись засветло, парнишка бежал на любимое место, перепачканный и чумазый. В школу он еще не ходил, время лилось через край. Девать его в их городке было некуда. Городок был таким маленьким, что существовал на грани географической погрешности. Собак и тех больше, чем людей. Вокзал оставался в нем единственной территорией, где хоть что-то происходило. По крайней мере, там примерно раз в час ходили поезда. Правда, все они пролетали мимо. Все до единого. Жизнь намеренно обходила их захолустье стороной.

Мальчик никак не мог понять: как это еще ни один локомотив не задержался на станции хотя бы на минутку, полюбопытствовать, кто же обитает там, где они столько раз проносились не глядя? А вдруг гномы? Ладно, локомотивы, допустим, гордые, переливаются на солнце сверкающим металлом, выпячивают бока с огненно-красными полосками. Но паровозы, добрые старички, неужели им тоже неинтересно? Ведь и они тоже прочухчухивают мимо. Охая и как будто жалуясь, хромают по рельсам в свою недалекую даль. Мальчик ежился от жалости, когда соседи называли их станцию полустанком. Словно кто-то утащил у нее половину, а никому и дела нет.

Единственной постройкой в поселке, которая не выглядела карикатурно, было двухэтажное здание вокзала с вывеской. Вывеска содержалась начальником станции в идеальном порядке. Время от времени он подновлял буквы. Бодрый ветерок, обитающий в здешних местах, быстро разносил запах краски по округе. Старики в своих палисадниках улыбались в бороды. Порядок исправно соблюдался, они были довольны.

Когда мальчик смотрел на здание вокзала, у него набегала слюна. Уж очень оно походило на пирожное. Коричневая крыша будто из темного шоколада. Стены белые-белые, точно глазированные. Окошки с зелеными ставенками: их, конечно же, нанесли сладким кремом. На подоконниках – благоухающие вазоны, в которых вечно что-то цветет и буйствует. Привокзальные часы с медной вязью били каждый час. Массивные дубовые двери вокзала оставались всегда полуоткрытыми, словно он ждал гостей. Неподалеку торчала водонапорная башня. Красно-желто-зеленая, она расширялась кверху и больше напоминала маяк. И мальчик верил, что именно благодаря ей поезда находят дорогу к их станции.