Владимир Качан - На костылях любви

Он вкушал запретный плод, запретный по всем моральным категориям, внушенным с детства; он делал это тайно, отчего тот был еще слаще, и, самое главное, Гена чувствовал, что имеет над Ниной полную власть, что она будет делать все, что он попросит, и сейчас, в постели, и потом.

И он просил. Даже не просил, а просто велел, говорил, чего хочет, – и все так и было. А потом она долго спрашивала, что же будет дальше с ней, как он теперь распорядится своей властью, что он прикажет ей делать. Гена пытался очень мягко объяснить, что ничего делать не нужно, что пусть все остается, как и было, пусть Валя ничего не знает, а они найдут время и способ, чтобы встречаться. Она говорила «конечно», а сама думала, что от Вали скрыть ничего не удастся: муж слишком ее любил и слишком чувствовал в ней малейшую перемену. Но любимый, ее хозяин, сказал, что будет так, – и так было.

Через два месяца ощущение остроты и пикантности воровства у Гены не притупилось, пока ему не осточертело вечное выражение собачьей преданности в глазах любовницы. Они стали встречаться реже и реже, она плакала и говорила, что, если он ее оставит, она не будет жить. Гена не придавал ее словам значения, считая их обычной дамской истерикой. Больше всего его раздражала банальность обрыдлого треугольника, миллион раз встречавшегося в жизни, в кино, в литературе. Все происходило по дурацкой схеме: она изменяла мужу, затем любовник охладевал к ней, затем она травилась или бросалась под поезд. «Но время другое, – думал Гена. – Сейчас все стало настолько проще и циничнее, настолько обмелели и сузились, так сказать, реки страстей человеческих, настолько каждый зациклен на себе (Гена всех мерил по себе), что никто с собой не кончает. Поплачут, напишут прощальные стихи и живут дальше, любят других, а это все, что казалось в свое время важным, становится со временем даже смешным и занятным: мол, со мной ли это было?..»

Наконец наступил момент, когда Гена порвал постылую связь и не появлялся целых полгода. Через эти полгода, осенью, теперь-то он намертво помнил число, 1 ноября, он сильно напился и позвонил, решив, что, если трубку снимет Валя, он просто не будет говорить. Но трубку сняла она, Валя был на работе, и он снова пришел к ней с бутылкой коньяка, а когда еще немного выпил, опять взял то, что хотел, хотя Нина была уже в его руках не любящей исступленно женщиной, а безвольной, постоянно плачущей и покорной: если тебе очень надо – на.

Потом Гена сразу ушел, прихватив оставшийся коньяк (все-таки улика), – а у дверей, не оборачиваясь, сказал:

– И так будет всю твою жизнь, поняла?

Наутро Валя пришел с работы и застал жену отравившейся снотворным. Смерть наступила, как сказал потом врач, в четыре часа утра. Ни предсмертной записки, ни объяснения случившемуся не было.

Гена узнал о смерти Нины от Вали, который позвонил ему, чтобы позвать на похороны. Он пришел и уронил слезу над гробом, а когда отходил, поймал на себе слишком пристальный взгляд Нининой подруги Веры. Вера смотрела на него с брезгливым испугом, как на подползающего гада. Гена обеспокоился, но быстро утешил себя: ведь никто ничего доказать не может, их встречи с Ниной происходили с глазу на глаз, и его никогда не видели даже соседи, уж об этом-то он позаботился. А еще он сказал Нине, чтобы ни одна душа о нем не знала, и он был уверен, что Нина не ослушается. Ну а если она Вере что-то и сболтнула, то это сумасшедшие фантазии: все знают, что Нина раньше любила Гену и вот создала себе иллюзорный мир их встреч, что потом привело к психическому расстройству и трагическому концу, Гена тут ни при чем, все знают, что он даже уговаривал ее выйти за Валю.

И потом, когда они собрались на поминки, и позже, когда они с Валей остались вдвоем, вспоминали и молчали, он чувствовал, что его начала незаметно засасывать и остро тревожить эта странная игра. Он знал, а Валя – нет, и Валя относился к нему как к ближайшему другу, и выплескивал перед ним свою боль, свою душу, и говорил, что всегда знал о Нинином чувстве к Гене, но Гену за это не винил, а только старался принести ей покой и радость. Гена чувствовал странную и болезненную тягу к Вале. Но спустя какое-то время это гипнотическое любопытство, этот ирреальный интерес не прошел, а усилился. Как Раскольников возвращался к месту преступления, так и Гена постоянно искал контактов с Валей. Не было недели, чтобы они не встречались, и их странная дружба становилась все теснее. Причем Вале все казалось совершенно естественным, а у Гены очень скоро появилось чувство, что он гуляет на грани сумасшествия, что должен совершиться поворот и разрешиться каким-то событием, иначе он и вправду может свихнуться.

И вот, ровно через год после событий, 1 ноября, Гена спускался в подвал, где работал Валя, с тем чтобы предложить другу отметить годовщину со дня смерти Нины.

Гена уже несколько раз бывал в этом подвале и каждый раз спускался туда с неприятным ощущением, что это уже было – то ли в какой-то другой жизни, то ли во сне (то, что называется дежавю). Ступени подвала стерлись, в центре каждой ступени образовалась впадина, так давно по ним ходили вверх и вниз, лестница была крутой и очень узкой, а стена справа – из красного облупившегося кирпича. За стену приходилось каждый раз хвататься, так как лестница была очень крутой, а ступени – скользкими. Гена уже почти спустился в каменный мешок, как вдруг прямо перед ним возник Валин напарник, Гена не помнил, как зовут его, и быстрой презрительной скороговоркой сообщил Гене, что Валя знает все.

– Что – все? – спросил Гена посеревшими губами, хотя заранее знал ответ.

– Да все, – сказал напарник. – Отчего его жена умерла. Ему кто-то рассказал. И не надо перед ним ломать комедию, не стоит, время дорого, и я сейчас все это тебе сообщаю не из-за твоих красивых глаз, а потому что боюсь за Валю: ведь он тебя сейчас ищет, а найдет – убьет, а убьет – сядет в тюрьму. Поэтому шанс бежать у тебя есть только сегодня и немедленно. Если сегодня Валя на тебя наткнется, то кончит сразу, завтра у него, может, еще что-то притупится, уйдет, может, обратится в суд, а там неизвестно, что и как повернется, – где доказательства? Но сегодня надо бежать и прятаться, сегодня непременно убьет, и надо уходить отсюда как можно скорее.

С этими словами он развернул одеревеневшее туловище Гены обратно к выходу и слегка подтолкнул. Гена остался стоять, ноги не двигались.

– Беги, гад! – хлестнул сзади фальцетный вскрик, словно будя его.

И Гена медленно и странно, как в рапидной съемке, побежал наверх на ватных ногах. Он выбежал на улицу и несколько секунд метался из стороны в сторону, не зная, влево или вправо ему кинуться. Почему-то в голову пришла мысль побежать домой и переодеться во что-нибудь эдакое, чтобы его не сразу узнали, но потом он сообразил, что Валя может ждать его возле дома, и бросился в обратную сторону.