Владимир Качан - На костылях любви

Любопытство было проявлено: Максим поинтересовался, что за горе такое овладело юной девушкой – судя по всему, дочерью весьма богатого и могущественного папы, который решился даже на такую уголовщину, как похищение человека.

– Вернемся к страданиям, – сказал он, вплотную приблизившись к вздрагивающей от рыданий девушке. – Что случилось? В чем причина?

– В тебе! В тебе!!! – внезапно взвыла девчушка и бросилась на шею неосторожно подошедшему так близко кумиру своих грез и идеалу – в ее представлении – мужской привлекательности.

С трудом оторвав от себя возбужденное тело этой (как он уже решил про себя) фанатки и психопатки, Максим терпеливо подождал, пока она успокоится. Потом девица, по-детски всхлипывая, рассказала, что вот уже три года сходит по нему с ума и ничего не может с собой поделать. Пробовала, мол, разными способами (и с помощью папы) его забыть, но ничего не вышло: горе ее росло и стало всепоглощающим. И тогда отец решил… Что было дальше – он уже знает.

– И что теперь-то? – резонно поинтересовался Максим. – Так мне и сидеть тут, пока я тебе… – На этом месте он помолчал, но все-таки продолжил: – Пока я тебе не отдамся?

Он хмыкнул и посмотрел на нее, надеясь, что она правильно оценит театр абсурда, в который он неожиданно угодил.

– Не нужно! Нет! Ты что?! – заверещала она. – Никто тебя тут насиловать не собирается!

Максим опять ухмыльнулся от навязанной ему роли, которую обычно исполняют девушки, попавшие в лапы сексуального маньяка.

– Вот спасибо, – с глубоким сарказмом в голосе, который прямо-таки убивал всех его фанаток, промолвил он. – Значит, насиловать не будешь?..

– Не буду, – серьезно ответила она. Смутилась и опустила голову.

– А что будешь?

– Приходить к тебе… иногда. Один раз в день. А если позволишь – два… Просто приходить, сидеть и смотреть на тебя. Больше мне, правда, ничего не надо.

– Ну, хорошо. А потом что? Когда меня выпустят? Когда… ты меня выпустишь?

– Две недели, не больше, – утешила она. – Потом тебя отвезут с завязанными глазами в центр города и отпустят.

– Да ты что? Правда? А как же все мои знакомые, родители, наконец? Они же волноваться начнут. Уже сегодня. Кто и как их-то успокоит?

– Не беспокойся, мой хороший, – с максимально возможной для себя нежностью произнесла она. – Все продумано. Вот как раз сейчас папа едет к твоим все улаживать.

– А театр? Что с театром? Дикость какая-то, ей-богу!

– Перестань, зайка, – с ласковой и фамильярной укоризной произнесла соискательница его внимания.

Максима передернуло от этого обращения, которое, как он напрасно надеялся, никогда его не коснется, так же как и сокращенное «зая».

Девушка заметила гримасу на его лице и, правильно ее оценив, сказала:

– Все, больше не буду. «Зайку» не услышишь никогда. Но все равно перестань, не говори про театр, не выдумывай ничего. Я знаю, что у тебя там отпуск, а съемки следующей картины начнутся только через месяц.

Тут она, повзрослев разом года на три, кокетливо улыбнулась Максиму и вышла. Ключ дважды повернулся в замке.

Тем временем папа разговаривал с родителями похищенного.

Естественно, Платон Сергеевич – отец и Агриппина Васильевна – мать уже сильно нервничали из-за отсутствия сына и даже звонка от него. Еще немного – и последовало бы обращение в милицию (в то время она еще так называлась) с соответствующим заявлением.

Но на следующее утро после суток паники на пороге их скромной квартиры возник шикарный господин в блестящем костюме, с букетом роскошных дорогих роз в одной руке, бутылкой итальянского игристого шампанского – в другой и самой лучезарной улыбкой на нежно-загорелом лице, улыбкой, лучезарнее которой родители похищенного парня не видели даже в телевизоре. Реклама отбеливающей зубной пасты выглядела жалким подобием улыбки олигарха класса «б».

Эта улыбка стоимостью в автомобиль представительского класса могла пленить кого угодно, но не родителей пропавшего Максима, и она постепенно сползла с лица озадаченного хозяина. Погасла. И первый контакт, таким образом, оказался провален.

Платон Сергеевич и его жена держались настороже и совсем негостеприимно. Понятное дело, им сейчас было не до гостей. Беспокойство за пропавшего сына сейчас было главным в их настроении и поведении. Заинтересовать их могла только эта тема. Она вскоре и возникла как главная причина визита.

– Я пришел по поводу Максима, сына вашего, – почти застенчиво и виновато промолвил магнат. – Могу войти?

Вмиг оживившихся родителей пронзило острое чувство вины за собственную невежливость и осознание того, что держат нежданного, но все-таки гостя на пороге.

– Да-да, конечно, – засуетились они. – Проходите, пожалуйста!

– Могу присесть? – продолжал магнат настаивать на соблюдении протокола и опять встретил извинительное:

– Да-да, конечно! Может, чаю или кофе? Только у нас растворимый, другого нет.

Гость отказался. Кофе он попьет в другом месте, более приличном, соответствующем его статусу VIP-персоны.

В глазах родителей артиста он увидел плохо скрываемое нетерпение.

– Что с сыном? Где он? Что вы о нем знаете?

– Давайте познакомимся.

Мини-олигарх вновь применил главный козырь – лучезарную улыбку, свет своего неотразимого обаяния. Он собирался представиться, назваться, первым произнести свои имя-отчество – Спартак Миронович, но не успел: родители артиста быстро протянули вперед свои сухонькие ручки и поспешно назвались: «Платон Сергеевич, Агриппина Васильевна», – и бизнесмен, с трудом подавляя буржуазную брезгливость, даже поцеловал маленькую ручку с огрубевшей от домашних трудов кожей.

Во время этого короткого ритуала Спартак Миронович, обладавший феноменальной реакцией и интуицией, которые помогали ему одерживать в бизнесе сокрушительные победы, по ходу перестроился и решил назваться каким-нибудь типично славянским именем – ведь если родителей парня зовут Платон и Агриппина, значит, они персонажи старой закалки и тем не менее модного нынче славянофильства, и надо с ними искать общие национальные черты, коллективную почву Малого Нечерноземья.

Поглаживая несуществующую окладистую бороду и стараясь употреблять слова и выражения, которые он смог припомнить, но смысл которых не совсем понимал, Спартак произнес:

– Исполать вам, добрые люди! – и отвесил при этих словах поясной поклон.

Но по тому, с каким легким недоумением переглянулись «братья-славяне», понял, что чуток перебрал, и вернулся к современной речи, не забывая все-таки иногда добавлять лингвистический колорит русских деревень и опуская при этом матерные слова.