Эмма Буяльская - Ореховая роща

Для эвакуированных было выделено помещение небольшой начальной школы, которая пустовала по поводу летних каникул. Здесь они должны были прожить в карантине 10 дней, прежде чем их отправляли дальше, в республики Средней Азии. Карантин был обязателен. Совсем недавно в одной группе эвакуированных вспыхнула какая-то инфекция. Врачей не было, лекарств не было, их просто изолировали в одном из классов. Один за другим они умирали от высокой температуры. Из 18 человек осталась в живых одна девочка, которую болезнь не затронула.

Кормили уже регулярно. Разносолов никто не ожидал, но питание было достаточным. Выдали кое-какую одежду, телогрейки – по вечерам было уже прохладно.

Маруся до конца карантина была под опекой Ильи Марковича и его жены Доминики Митрофановны. Во время ежедневной прогулки с ними Саня бежал безудержно вперёд, взрослые шли за ним, молча или о чём-то незначительном переговариваясь. Однажды к ним подошла немолодая женщина с корзинкой отборных фруктов – конец лета выдался необыкновенно урожайным, и сказала с лёгкой доброжелательной улыбкой:

– Не убивайся так, деточка. Всё проходит, и это пройдёт.

Илья Маркович представил её:

– Это наша несравненная Евдокия Гавриловна, певунья от Бога.

Евдокия Гавриловна с той же улыбкой кивнула головой и проговорила:

– Что да, то да, от Бога. – Голос у неё был необыкновенный: низкий, вроде с хрипотцой, но молодой. Говорила она неторопливо, как-то вкусно, окая и чётко выговаривая слова. Она всё время улыбалась, от неё исходили спокойствие, уверенность, доброта, которые были так необходимы всем этим людям, попавшим в беду, растерянным и несчастным.

Вечером, прогуливая Саню перед сном, она снова увидела Евдокию Гавриловну. Она сидела на скамеечке в школьном саду с книжкой на коленях и задумчиво, с той же лёгкой улыбкой, тихонько пела, почти проговаривая каждый слог:

Маруся остановилась, как вкопанная: эту песню выстукивали для неё колёса вагонов весь длинный путь неизвестно куда. Она присела около Евдокии Гавриловны, которая, спев речитативом свою песню до конца, стала развлекать Саню: хочешь, я тебе сказку расскажу? Или песенку вместе споём? Потом стали пальчики считать, потом хлопать в ладошки, и, наконец, он уснул у Евдокии Гавриловны на коленях, прижавшись к ней всем тельцем. А она, довольная, стала негромко рассказывать о себе:

– Я ведь тоже красавицей была молодая, да ещё пела на радость всем. С мужем рано поженились, в 18 лет, вместе прожили 30, как говорится, в любви и согласии. А любовь-то была все 30 лет, до самой его смерти. Он работал трактористом, я медсестрой, жили в своём доме. Очень любил он меня, да рано ушёл. Совсем ведь молодой был, здоровый, жить бы да жить, но грипп перенёс на ногах и получил осложнение на почки. Так и оставил меня одну. Всё у нас было, только не дал нам Бог детей. Восемь раз я беременела, пять раз были выкидыши, один раз родила неживого, двух родила живых, но оба не дожили даже до двух месяцев. Я предлагала мужу уйти, взять в жёны другую, которая родила бы ему здоровых детей, но он даже слушать не хотел. А потом сам меня оставил одну. Так что не бывает абсолютно счастливых людей. Мы приходим сюда на Землю, чтобы душу свою совершенствовать, а это получается только через испытания или наказания. А то ведь все мы как быстро забываем огни и воды страданий, когда получаем медные трубы успехов, побед, торжества. И Бога-то по-настоящему вспоминаем, только когда плохо нам.

Они ещё долго сидели, каждая думая о своём. Сумерки были ещё длинными, а когда стало по-настоящему темно, подошёл Илья Маркович, осторожно взял на руки спящего Саню, и они все пошли спать.

На шестой день карантина Маруся вдруг увидела на той же скамейке в школьном саду Марьяну, свою няню, подругу матери. Она прибыла с другим потоком эвакуированных и сидела, отрешённая и уставшая, дожидаясь своей очереди для регистрации и решения дальнейшей судьбы, которую сами беженцы выбирать не могли. Встреча была неожиданной для обеих, она кинулись друг к другу, крепко обнялись, вздрагивая от рыданий и невыносимого горя и в то же время испытывая какую-то радость и облегчение от того, что встретили близкого человека. Марьяна не знала, что Маруся с сыном остались живы. Алёша тогда не пустил Марусю к воронке, которая осталась на месте дома, и предпринял все возможные в той ситуации меры, чтобы немедленно отправить её в безопасное место. Поэтому все соседи думали, что и Маруся с ребенком погибла вместе со всеми. Марьяна Яковлевна обнимала то Марусю, то Санечку и громко причитала:

– Деточки мои живы! Дети живы!

Все окружающие даже радовались, что Маруся встретила свою мать, и женщины даже прослезились. Потом, конечно, всё выяснилось, но Марьяна Яковлевна с Марусей больше не расставались. Мужа Марьяны в первые же дни войны призвали в армию как военного переводчика, мальчиков мобилизовали – оба были призывного возраста, она сама попала в первую волну эвакуации.

Илье Марковичу пришлось волей-неволей взять на себя заботу о них. Ещё несколько беженцев примкнули к этой группе, и все с надеждой и облегчением сделали его своим доверенным лицом. Он без лишних эмоций, вполне понятных у потерявших все жизненные ориентиры людей, договаривался с официальными представителями эвакопункта, терпеливо объяснял своим подопечным ситуацию, и ко всеобщему спокойствию всё происходящее протекало в пределах нормы. Люди ведь – существа социальные, и они сразу при любых обстоятельствах ищут себе подобных и объединяются в союзы, клубы, команды, общества…Илья Маркович до войны преподавал физику в университете, никогда не служил в армии из-за осложнения после перенесённого в детстве полиомиелита. Он заметно прихрамывал и в своё время не смог даже водительские права получить. Вид у него был импозантный – высокий, крепкий, спортивный сорокапятилетний мужчина, лицом похожий на наркома Берию, и носил такое же, как у него, пенсне. Жена его, Доминика Митрофановна, работала в музыкальном училище, заведовала дирижерско-хоровым отделением и под стать мужу была крупная, высокая, со строгой причёской, со вкусом одетая. Оба они заметно отличались от остальных: не растерялись, не сломились от потерь, приняли все тяготы эвакуации как неизбежную, но вполне переносимую перемену судьбы. Илья Маркович спокойно взял на себя ответственность за растерянных и ничего не понимающих женщин и детей и по мере возможности отстаивал их интересы, присутствовал на всех собраниях, где решались их дальнейшие судьбы. До прибытия в конечный пункт, считал он. Но в месте назначения при регистрации Илью Марковича неожиданно для него пригласили к наркому просвещения. Нарком коротко информировал Илью Марковича, что в республике возникла серьёзная проблема: мужчин-преподавателей призывного возраста мобилизовали в армию, женщины по мусульманским правилам, по которым ещё жило большинство населения республики, не должны работать. Девушек рано выдавали замуж, а семья мужа категорически запрещала не только учиться, получать специальность и работать, но и вообще допускалось очень ограниченно выходить из дома, почти всегда только в сопровождении кого-либо из женской части новой семьи. Поэтому стали приглашать на работу подходящих специалистов из эвакуированных. Кадровик, присутствующий при беседе, передал ему лист бумаги с напечатанным списком вакантных рабочих мест, в основном по школам, училищам, техникумам.