Андрей Аксёнов - В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая

– Я же предупреждала! Я говорила тебе и всем, что накажу?! Говорила или нет?

Ответа ждать бесполезно, Вовка уже в шоке и столбняке от надвигающегося. Я всем своим существом чувствую, что воспитательнице не важен ответ – акция заранее спланирована. А дальше так: с Вовки сорвано одеяло, которое летит на рыжую соседку, а потом – застиранные трусики. Затем он выдернут за руку с раскладушки и выволочен на самый центр спальни, где следует вердикт:

– Я держу свои обещания, ты запомнишь этот день надолго. Дети, смотрите на этого хулигана, так будет наказан каждый, кто будет плохо себя вести, а сейчас встаём и одеваемся, собираем постели. Ну а ты будешь так стоять, пока я не разрешу тебе!

Шок от произошедшего пронизал всех, почти никто не смотрит в Вовкину сторону, все тихонечко, почти не дыша, встают и одеваются.

«А что же Вовка?» – спросит мой уважаемый читатель. А он стоит в центре комнаты, вытянутый в струночку, как столбик, закрывает лицо руками и тихо воет. Тихо, потому что от громко будет ещё хуже, хотя куда уж хуже? Закрыв лицо руками, он искренне думает, что так никто не видит его маленькое голенькое тельце с иссиня-белой кожей в мурашках. Я тоже встаю и быстро одеваюсь, во мне всё клокочет от несправедливости и сопереживания Вовке. Сажусь на свой стульчик и слышу сверху голос Галины Александровны:

– Да, ситуация. Очень хорошо, что ты это вспомнил. Мы наконец докопались – этот эпизод оказал сильное воздействие на твою последующую жизнь. Как бы ни было тяжело, теперь тебе надо погрузиться в этот эпизод и вспомнить как можно больше подробностей – это важно. Если надо, будешь проживать эту историю и пять, и десять, и пятнадцать раз. Столько, сколько нужно!

«Ладно, надо так надо», – и вот я снова на раскладушке, запущен марафон: снова и снова проживаю ситуацию с Вовкиной казнью, каждый раз всё глубже и глубже погружаясь в неё и вспоминая все, самые мельчайшие подробности. Искажённые черты лица толстой воспитательницы, красное пятно от свёклы на её белоснежном халате, скрип рывком открывающейся двери, расцветку занавесок на окнах, запах кислых щей, проникающий из кухни. Я очень ясно вспоминаю своё состояние в этот момент: в голове проносятся те необыкновенно взрослые мысли о вопиющей несправедливости и неадекватности наказания, внутри всё сжато и необыкновенно муторно. Я вижу недоуменное и испуганное лицо пухлой Маринки со слезами на глазах, проникаюсь уважением к молодой воспитательнице, которая, прикрывая и согревая собой Вовку, быстро его одевает и ведёт умывать в туалетную комнату.

Подумалось: «Уф, всё, не могу больше».

– И хватит, результат достигнут. Урок на сегодня закончен. – Я снова слышу очень нужный мне в этот момент голос учителя. – А тебе надо восстановиться, для этого я отправлю тебя в одно из твоих мест силы. Запомни его и, если случатся трудности, отправляйся туда, – поможет. Закрой глаза.

Послушно закрываю их на несколько секунд, а когда открываю, вижу себя снова взрослым и лежащим на небольшой, окружённой хвойным лесом поляне, летом. Я лежу на спине в траве в одних мокрых плавках, и это не удивляет. Рядом слышно журчание маленькой речки-переплюйки, значит, я только что вылез из воды. Светит очень яркое солнце, настолько яркое, что плывущие по небу маленькие облачка не способны даже создать хотя бы малейшую тень. Вот облачко, похожее на слоника, а вот паровозик с моего детсадовского шкафчика – нет, бесполезно, им не справиться с солнцем. Прищуриваясь, вижу вблизи своего лица ромашку и зависшую над ней, как вертолёт, стрекозу, стрекочут кузнечики, пчёлка старательно обрабатывает жиденький клевер. Заметив периферийным зрением что-то чёрное слева, определяю – это огромный чёрный ворон сидит высоко на сосне и оценивающе смотрит на меня. «Ну и пусть, за посмотр денег не беру», – мелькает мысль, и на меня вдруг наваливается такая сладкая истома. Сегодняшние картинки детсадовской спальни медленно, но полностью растворяются в летнем тёплом воздухе, а на их место в моё сердце проникает искрящееся, бело-жёлтое, бриллиантовое, солнечное тепло. Наверное, времени так проходит уже очень много, я полностью высох.

На лбу выступают капельки пота и, постепенно наполняясь и соединяясь друг с другом, начинают стекать маленькими струйками, щекоча лицо, – жарко. «Ну и снова пусть. Бодрящая речка рядом, но я всё равно не двинусь никуда. Вот оно, счастье и гармония, не хочу прерывать это мгновение – пусть оно продлится». От этой мысли глаза самопроизвольно закрываются.

Но практически сразу откуда-то сверху, может, с верхушки сосны, звучит голос учителя:

– Андрей, пора возвращаться в здесь и сейчас. Андрей, слышишь, пора вставать. Андрей, вставай, опоздаешь на работу.

«Как на работу? А сколько времени?» – вопросы повисают без ответа в воздухе. Темно, звонит будильник-телефон. Семь часов, понедельник? Рядом тёплое тело жены – она уже вернулась? Боже мой – это же опять сон?!

А какое счастье и радость переполняют моё сердце сейчас!

Моя память что-то неохотно выдаёт детские картинки из своего дальнего-дальнего архива. Не знаю, как у вас, мои уважаемые читатели, но мне, пожалуй, понятно, почему так. Ведь жизнь рядового советского ребёнка проста, размеренна и в основном безмятежна. Я живу в любви, сыт, одет и потому в памяти фиксируются только экстраординарные события, как с плюсовой, так и с минусовой окраской. Болит горлышко, голова, ушки – вот это помнится. Вовкина казнь, например, в садике – тоже, ещё хохотушки с мамой, поездки с папой и мамой в отпуск и всякое другое такое.

И, точно, вот ещё помнится: мне в глубоком детстве вырезали гланды. В те, мои детские, начала шестидесятых, годы врачи решили, что такой атавизм, как гланды, должен быть непременно удалён за ненужностью. Тем более что у меня к тому были показания. Как говорит мама, замучили бесконечные простуды: ангины, просто частая боль в горле. Сейчас, я слышал, позиция у врачей изменилась, ну а я вот уже так и остался без них.

Сколько мне тогда было лет? Пожалуй, годика три. Да, точно! И потому очень мало помню эту историю. Получается, что почти ничего, только всего две «вспышки» воспроизводятся памятью.

Вот вижу свои маленькие ножки в чёрных валенках. Калоши с них сняты и понуро ждут своего хозяина в углу врачебного кабинета. В такой обуви, кстати, в те годы зимой ходила вся Москва – и взрослые, и дети: в кроличьих шубах и валенках.

Я «утоплен» в специальном кресле, по типу стоматологического. Зачем я тут, пока не понимаю, но огромная голова доктора в белом колпаке и с вогнутым зеркалом с дырочкой посередине, а также занесённые надо мной его волосатые руки с чем-то металлически блестящим не предвещают мне ничего хорошего.