Андрей Аксёнов - В этот раз я родился… или Путешествие Души. Часть первая

Зовут меня Абэ Тадааки. Я переведён в Оси совсем недавно, чуть больше года назад, своим владетельным сувереном, третьим сёгуном из династии Токугава – Токугава Иэмицу. До этого я, как и мой покойный отец, владел меньшим по размерам и богатству княжеством Мибу в провинции Симоцукэ…

Я поворачиваюсь вполоборота влево и вижу своего первого министра. Он в чёрном платье, седые волосы собраны в пучок на голове, висячие усы с проседью.

Бросаю в его сторону вопрос:

– Почему так?

Тот как-то невпопад и странно-нейтрально, с поклоном отвечает на это:

– Да, господин!

Ловлю себя на мысли: «Зачем спросил? Что он мог ответить на такое? – И ещё: – Я ведь и без него точно знаю, почему так…»

Но в сторону все сомнения. Решительно спускаюсь с крыльца вниз по лестнице. Люди вокруг – мои подданные – как бы нехотя расступаются и пропускают. Делая вид, что не замечаю их суровые и даже враждебные взгляды, я прохожу через двор замка, который окружён каменной изгородью – стеной, покрытой черепицей, – и выхожу за ворота, охраняемые каменными драконами.

Тут слуги держат под уздцы коня в броне, а вокруг вооружённая и тоже закованная в броню конная свита, состоящая из слуг и приближённых самураев. Все они готовы повиноваться мне безпрекословно.

Один из слуг кидается на колени, подставляя спину. Я ступаю на неё коваными сабатонами и ловко, несмотря на тяжесть панциря, вскакиваю в седло.

Дайсе на поясе, тати пристёгнут к седлу, а нодати за спиной. Только кабуто надёжно пристёгнут к седлу оруженосца.

Всё, можно двигаться. Сильно бью пятками в бока коня, и мы все устремляемся вскачь…

Сильный, влажный ветер с моря приятно холодит чуть разгорячённое лицо. Несусь быстро вниз с горы, к пристани. Мелькают лачуги крестьян, рыбаков, ремесленников. Некоторые из них вышли на улицу и провожают меня очень недобрыми взглядами. Но мне не до них, я же даймё – их повелитель. Могу казнить, могу миловать.

На берегу ждёт большой корабль.

Чувствую решимость, уверенность. Зачем плыву пока не знаю. А может, знаю, ведь есть уверенность, что очень надо и, конечно, надо вернуться.

Я со слугами, самураями и лошадьми на корабле. Чёрный министр остаётся на берегу. Плывём.

Ко мне подходит какой-то, видимо, приближённый и говорит: «Господин, вы уверены, что мы правильно делаем, оставляя всё?»

Я отвечаю на это: да, уверен. Ведь там остаётся преданный мне министр, он справится. При этом я чувствую уверенность и, можно сказать, даже высокомерную уверенность.

Человек, который ко мне подходил, погрустнел, он готов беспрекословно подчиняться, но явно сомневается в правильности моего поступка.

Мы плывём вдоль берега на север.

Но тут во мне неожиданно рождается сомнение. С каждым часом я всё больше и больше сомневаюсь в правильности своего решения и на третьи сутки приказываю повернуть назад.

Я понимаю, что не могу плыть дальше. Былая уверенность исчезла куда-то, я не нахожу себе места, и высокомерие пропало куда-то.

Странно, для меня это очень необычно. Я ведь всегда уверен в своих решениях и никогда не поворачиваю назад.

А ещё ближе к дому рождается страх – это вообще незнакомое мне чувство. Я опасаюсь, что в моё отсутствие может произойти что-то совсем плохое.

Мы возвращаемся. Ещё при заходе в бухту я вижу на горе чёрный дым и языки пламени, которые пожирают мой замок. Я объявляю тревогу и со своей свитой скачу туда, наверх.

Но вот единственная дорога, по которой можно проехать, перегорожена поваленными деревьями и каким-то скарбом. Оказывается, это баррикада, за которой явно кто-то есть. Я кричу в их сторону и приказываю пропустить меня, но в ответ в нас стреляют из одноразовых аркебуз – этого плебейского оружия.

В этот момент всё вокруг меня как бы замедляется, такое происходит со мной уже не раз. Именно во время сражений и опасности происходящее часто замедляется, и оказывается, что бой, который, как кажется, длится несколько часов, на самом деле скоротечный и продолжался всего несколько минут.

Вот и сейчас я вижу, как из бамбуковых стволов, обмотанных джутовыми верёвками, вырываются струи пламени. Грохота при этом поначалу не слышно – он ударяет по ушам позднее. Пламя в основном жёлтого цвета, только на периферии алое, а по центру – даже с белыми искрами. При этом два или три бамбука разрывает в клочья при выстреле, видимо, поражая стрелявших. Из остальных вслед за пламенем вырывается и летит картечь, медленно-медленно направляясь в мою сторону. Мне всё очень хорошо видно до мельчайших подробностей.

Понятно, что бунтовщики набили в свои орудия всё, что попадалось под руки, – это и крупная галька с берега моря, и рыболовные грузила, и куски железа различных размеров.

Несколько таких смертоносных предметов пролетают с шипением слева и справа от меня, поражая самураев и слуг из свиты. А вот два зазубренных куска железа и свинцовое грузило с рыбацкой сети пробивают бронированную грудь и шею моего коня. От невероятной мощи такого удара в сторону нападающих вырывается фонтан тёмно-красной жидкости, а самого коня вместе со мной в седле через круп опрокидывает в противоположную сторону.

В момент удара картечи, который сотряс и меня целиком, замедленная картинка снова вдруг ускоряется, а моё натренированное тело, сгруппировавшись, «выстреливает» в сторону от бездыханного уже коня и позволяет оказаться на земле, готовым к бою ещё до того, как бронированная туша накрыла бы меня при падении.

Выясняется, и я это вижу, всем руководит мой министр в чёрном. Вон слышу, как он командует: «Схватить его!»

Я негодую: «Как же так?» Я не понимаю, что происходит, за что? Я, конечно, жёсткий правитель, но зря никого не наказываю!

Несколько простолюдинов и даже изменники из самураев подскакивают сзади и хватают меня за руки, срывают с головы кабуто, выбивают из рук тэссэн, отнимают другое оружие.

«Что с моими родными?» – безответно кричу я в сторону чёрного министра.

Всё как в тумане, кровь из разбитого при падении лба застилает глаза. Меня ведут под руки на площадь, ставят на колени. Вокруг люди – это крестьяне, рыбаки, самураи – все мои подданные.

Чья-то кованая нога упирается в середину позвоночника и прижимает к земле. Понятно: сейчас меня казнят. Я уверен, что это несправедливо, но честь превыше всего – просить пощады я не буду. Есть единственная мысль, что с родными, но она прерывается свистом меча, и вокруг всё становится абсолютно чёрным…

Страшновато открывать глаза. Но что – я не мужчина, что ли? Надо сделать усилие над собой и посмотреть, наконец, чем всё закончилось. Ну… ладно-ладно, может, ещё чуть повременю, ведь действительно страшно. А что я чувствую? Надо разобраться, где я и жив ли?..