Сергий Чернец - Деменция. Катастрофа души

Потому что, если одно и тоже «настроение» длится дни, месяцы, а иногда и годы – можно говорить уже о «психопатии», которую (болезнь психопатию) можно сравнить с инвалидностью, и в отличие от (инфекционного) невроза. Психопатия уже неизлечима. И эту болезнь, бывает, невозможно исправить-вылечить, как невозможно вернуть ногу безногому. Психозы похожи на хронические заболевания, с которыми можно жить, но которые нельзя излечить полностью.

Шизофрения – это «расщепление сознания». Это не слабоумие и не бред. Логика шизоида (шизофреника) подчинена другим закономерностям, характерным для наших снов и фантазий.

Итак, сон был реальный, попробуем его рассказать.

Разбуженный громкими весёлыми голосами, я открываю глаза (это во сне, я же знаю, что сплю). Вижу спинку старой железной кровати, с набалдашником, который сверкает на солнце золотисто окрашенный; за спинкой окно, в которое и бьет лучами солнце.

Сон ещё одолевает меня, я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который жалко покидать. Я закрываю глаза, зарываюсь лицом в мягкую подушку, живо ощущая всю её мягкость. Но громче слышатся голоса, всё дальше уплывает, неуловимее становится сонный призрачный мир.

Я опять открываю глаза и вижу молодого своего отца. Он стоит надо мною, большой и бодрый, ласково треплет мой лоб большой загорелой рукой. Я беру его руку и ощущаю запах душистого сена, вероятно он только что кормил сеном скотину во хлеве.

– Вставай, вставай, Серый! —

И я просыпаюсь в том мире своего детства, (который мне снится – сознание, вернее подсознание, подсказывает мне, что реальность не такова, что я уже вырос и что отца давно нет рядом, но хочется вернуться в далёкое – в то моё детство, вспоминаемое мной, как я думаю).

И я просыпаюсь совсем. Чувство радости жизни, яркого летнего утра во всей полноте охватывает меня. Я одеваюсь торопливо и, стуча бурыми от загара ногами по дощатому полу, выбегаю на улицу.

Солнце высоко. Под зелёной развесистой берёзой лежит на траве серебристая роса. В тени по-утреннему прохладно, свежо, и ступни ног ощущают прохладу, а на крыльце уж по-полуденному начинает припекать, телу тепло. (Очевидно, одеяло открыло ноги, а тело укрытое было в тепле под ним). Меж ветвей дерева широкая, искусно наведённая за ночь паутина, вся серебряная от капелек росы, отчётливо, каждой ниточкой выделяется на фоне густой тёмно-зелёной листвы. В небе ни облачка, синева бездонная; и ни единый лист не двинется, тихое безветрие.

Вдруг, неожиданно, я оказываюсь, в загороди из растущих камышей, на берегу реки, холодная прозрачная вода холодит мне ноги. Я брожу по мягкому песочку выискивая на мелководье мелькающих рыбок, пятнистых пескарей. Вот, один застыл в песчаной ямке, и я подвел к нему руки и зажал его в ладонях вместе с песком, ощущая, как пескарик затрепыхался в пригоршне, вытащенный из воды; на берегу он отпущен был в банку с водой.

Глянул вдаль. На лугу, за лозовыми кустами, движутся девки и бабы в цветных сарафанах, в белых и красных платках. Поматывая подолами платьев, они ходят по лугу с граблями переворачивают сено, сгребают в копны и накладывают в возы, возле которых мужики весело подшучивают и громко смеются все.

На другом берегу, более высоком, за ольховыми деревьями, свисающими ветвями с небольшого обрыва в воду, светло-зелёным морем поднимаясь по холму, ходит и колышется рожь. Солнце стоит высоко и печёт. В обеднённом, скошенном лугу, с медовым запахом сена, неутомимо и неустанно звенят кузнечики. Звон их удивительно сливается с глубокой синевой и недвижностью сухого июльского дня.

На старой телеге, наверху, подоткнув сарафан, в голубеньком, спустившемся на шею платке, сверкая на солнце рыжими волосами, топчет сено молодая Анютка: широко раскидывая руки, она принимает охапки, которые ей подаёт снизу дед-Андрон. Дед-Андрон, с берёзовыми вилами, как раздвоенная ветка дерева, неспешно втыкает деревянные рожки вил в сухое пахучее сено, и, кряхтя, осыпая себя дождём сухих травинок, подаёт сена. В его путанных седых волосах, в серой жидкой бородке висят набившиеся сухие травинки. Наложив воз, он неторопливо протягивает стоящей на возе девке круглое бревно-гнёт, закидывает верёвку и привязывает гнёт к телеге.

Вот, меня подсаживают высоко на воз. Потом я еду. Воз скрипит, качается, я крепко держусь и за деревянный гнёт, и за толстую верёвку. Смотрю с высоты на деда-Андрона, идущего сбоку; на напрягающуюся в оглоблях лошадь, на кузнечиков, с треском рассыпающихся из-под копыт лошади и падающих в траву дождём по сторонам; на собаку Дружку, устало бредущую с высунутым розовым языком.

Хорошо и чудесно в большом сенном сарае, набитом почти до самого верха, под крышей, отдающей теплом, нагретой солнцем. Хорошо топтать мягкое сено, забирающееся под рубашку, прыгать вниз головой с переворот на спину со скользких балок, ползать и кувыркаться. В сарае живут голуби. Хлопая крыльями, обдавая ветром, они проносятся на самой головой. Ласточки-касатки влетают в широкие, открытые настежь ворота.

В обед, в самую жару, всё на час затихает. Спит дед-Андрон, прикрывши голову от мух выгоревшим картузом; спит в углу сарая, в тени на сене, девка Анютка, задравши на голову сарафан и протянув босые ноги; спит и собака Дружка, забравшись под лопухи и щелкая мух мешающих, садящихся на нос.

Я бегу к мосту, к запруде, к месту «старой мельницы», которой уже давно нет. Быстро можно бежать по накатанной, с горячей мягкой пылью, дороге под откос. А потом сразу же прыгнуть в воду реки. На мелководье вода тёплая, из светлой превращается муть, поднятую ребячьими ногами со дна.

Под старыми толстыми вётлами, с другой стороны моста-плотины глубокий омут с тёмной водой. В просвеченной солнцем воде дремлют-стоят толстоспинные голавли. Они стоят неподвижно, чуть пошевеливая плавниками. Быстрые уклейки, пускают на воде круги и ловят падающих на воду мошек, они стадами гуляют в прозрачной воде.

После купания приятно валятся на прибрежной траве, повернувшись на спину видеть синее небо; смотреть, как по соломинке-травинке неторопливо поднимается, усеянная мелкими точками божья коровка; как высоко в небе, под редкими белыми облачками, распластав крылья парит ястреб, высматривая добычу на земле.

Среди учёных нет единого мнения.

О том, что они видят сны в цвете, чаще всего говорят представители творческих профессий, в первую очередь, художники и музыканты. Некоторые живописцы и не скрывают, что образы своих картин они первоначально увидели во сне. Учёные-исследователи утверждают, что красочные сновидения свойственны эмоциональным людям, а также левшам. Установлено, что за яркость снов, их образность и «фантазийность» отвечает правое полушарие мозга. Оно-то как раз и развито лучше у левшей.