Анна Музафарова - Йога для истинной женщины

«Ты видела? Нет, ты видела? Я все-таки ее достал! Положил руку на самую макушку».

Катя призналась, что не видела. За обратный путь Валера не сказал ей ни слова.

Их роман развивался медленно, а сошел на нет внезапно, как будто захлопнули ворота. Катя грустила, но больше не о Валере, а о том, что опять ничего не получилось. Ведь могла бы, если бы захотела. Ведь парень был не парень, а мечта – на три года старше, с квартирой, машиной, работой, порядочный, ответственный, собой хорош, опять же. Просто мечта родителей, хотя Катиному отцу Валера почему-то не нравился. И дело было не в скалодроме, конечно, скалодром можно было «отработать». Но в Кате как будто сломалось что-то в этот момент, и не захотелось ей ничего отрабатывать.

«Не любила ты его, вот и все, – вынесла вердикт Света, а Маша с Динарой согласно кивнули. – Ничего. Когда влюбишься, увидишь – все по-другому будет».

Катя кивнула, не столько согласившись, сколько приняв к сведению, убрала новый факт на дальнюю полку где-то между оптимальным методом хранения свитеров в шкафу и таблицей умножения. И притаилась в ожидании.

После Валеры были еще Паша и Антон, но их даже и романами-то было нельзя назвать, так, встретились пару раз, в кино сходили, в боулинг поиграли. И пропали. Паша молча, а Антон позвонил и как-то невнятно объяснил, что не кликнуло, мол, ты хорошая девушка, Катя, но…

Катя переживала, но не столько от личной обиды, сколько от крепнущего убеждения: со мной что-то не так.

Другие влюбляются направо и налево, ветер подул – все, готово дело, бабочки в животе, розовые очки на глазах, романтика в воздухе. А Катя все думает, думает. Встретит кого-то и думает, и понять не может. Причем не то чтобы в очередь к ней женихи стояли, отнюдь. Нет у нее страстных черных очей, как у Динары, или четвертого номера, как у Светы – перед такой грудью двери сами открываются; нет ни осиной талии, ни хрупких плеч, как у Маши. Катя – обычная, из таких, про кого говорят: «Ничего особенного». Симпатичная, но таких миллион. Нет в ней изюминки, какой-то загадочности, того самого je ne sais quoi , которое заставляет мужчин оборачиваться вслед.

Катя всегда это понимала. Были у нее какие-то иллюзии в детстве, но закончились годам к четырнадцати. Она помнила этот момент с отчетливой ясностью – как крутилась перед зеркалом и так и эдак, собираясь на вечеринку к подруге. В новом платье, впервые в жизни с помадой, все вертелась и что-то поправляла, никак не могла привыкнуть к себе, полувзрослой и какой-то совсем другой. Отец оторвался на минуту от газеты, посмотрел на ее старания и сказал: «Да не выпендривайся ты, иди уже. Посадила мать лютик, вот и цвети, нечего орхидею из себя строить».

Отец был прав, конечно, но Катя ужасно расстроилась. Хочется же быть орхидеей, а кому в четырнадцать-то лет не хочется? И в двадцать хочется, и в тридцать, наверное, будет хотеться. Ведь не сразу понимаешь, что никакие журналы, никакие туториалы на Ютюбе, и никакой бюджет не превратят тыкву в «Мерседес», а Катю в роковую красавицу. И, хоть и горько было себе в этом признаваться, Катя постепенно привыкала.

Другое дело, что компенсировать было нечем. Катя сообразительная, но не настолько, чтобы взяли в «Что? Где? Когда?» или, к примеру, ракеты строить. Пробовала она быть доброй, как Белоснежка, но выходило не очень. С «золотым сердцем» как-то не складывалось – если наступали на ногу в транспорте, злилась, если лезли перед ней без очереди – тихо закипала, а если отец критиковал котлеты или называл лютиком – расстраивалась. Как ни пыталась она воспитать у себя щедрое сердце, не получалось. Иначе влюблялась бы не только в бездушного Шерлока в исполнении Бенедикта Камбербэтча, но и в Пашу вот или в Антона.

«У тебя слишком высокая планка», – заключала Света.

Маша пожимала плечами: «Да просто не нужно это тебе пока».

Динара обнимала и предлагала познакомить с очередным другом Димы, который и Шекспира читает, и под гитару поет. Вскоре, правда, выяснялось, что поклонник Шекспира видел книжку в детстве и помнит по обложке, а единственная гитара в доме – та, что от видеоприставки, но Динара была большой поклонницей теории, что за количеством рано или поздно последует качество.

Катя начала уклоняться от обсуждения своей личной жизни, что было несложно. Жизнь подруг настолько изобиловала событиями, что недостатка тем для разговора они никогда не испытывали, а слушала Катя хорошо. К тому же были и плюсы в ее ситуации – не пропадали свидания, если она задерживалась на работе, не нужно было оправдываться, если приходилось работать в выходные, а работала Катя много.

Но и на работе не все шло гладко. Работала Катя, а повышали почему-то коллег. Вот и на последней работе получилось ужасно несправедливо: Катя целый год проект готовила, не жалела ни вечеров, ни выходных, даже партнеров нашла, хоть и сложно ей всегда было с незнакомыми людьми, но уж очень горело. В конце года даже босс отметил, как он гордится реализованным проектом и как все хорошо поработали. Вот только премии получили почему-то все, кроме Кати. Она не за премию работала, конечно, но ощутила несправедливость, как пощечину. До такой степени было обидно, что даже собралась с духом и пошла в отдел кадров разбираться. Директор по кадрам посмотрела на нее с большим удивлением: «Как, а ты разве тоже участвовала в проекте?»

Подруги бушевали от возмущения и требовали, чтобы Катя отстаивала свои права. Но Катю при мысли о том, что надо кому-то доказывать свою компетентность, бросало в краску. Может, и правда, если руководство не видит и не ценит, значит, просто недостаточно хороша? Это в общем правильно, что Катя не орхидея. Слава богу. На орхидею всегда все смотрят, а Катя под напором чужого внимания только что дар речи не теряет. Вот и получилось, что о ходе работы докладывала всегда болтушка-хохотушка Лиза, а на брифингах Катины идеи зачитывал своим хорошо поставленным звучным голосом Паша. Они-то точно знали, сколько Катя на себе протащила. Но и они промолчали, и это кажущееся предательство коллег стало последней каплей. Катя положила заявление на стол.

На новом месте все должно быть по-другому. Это Катя решила твердо. Она не очень понимала, как этого добиться, ведь желудок не перестал сжиматься под пристальным взглядом начальницы, а голос не делался тверже, когда она рассказывала о своих достижениях на собеседовании. (Резюме ей составляли всем миром, потому что, по убеждению подруг, Катя была безнадежна.) Но пришло четкое осознание: так дальше продолжаться не может. Что-то должно измениться, ведь жизнь не может состоять из проглоченных обид, «недовлюбленностей» и котлет, которые никогда, никогда не будут такими, как у мамы. Катя не знала, как подступиться к переменам, или даже какую форму они должны принять, но ощущения, что вплотную подошла к критической точке, не теряла.