Илона Якимова - Белокурый. Король холмов

– Если ваша милость желает, я могу дать подробнейшие пояснения, – мягко сказал Джибби Ноблс, возвращая графа от размышлений к действительности.

Босуэлл поднял голову. Он сидел за столом, листая толстый том, Ноблс стоял напротив, чуть изогнув и без того кривоватый хребет, с видом полной покорности господину. Стоять ему было неудобно, однако он терпел и только моргал маленькими, глубоко посаженными глазками, но понять, что отражается в этих глазах, кроме дрожащего огонька свечи, было невозможно. Кусок торфа в камине рухнул в глубину топки, рассыпавшись фонтаном искр, и отсвет упал на руки Джибберта Ноблса, сложенные на животе – крупные суставы кистей, бугристые, узловатые, искривленные… это какая-то болезнь, отвлеченно подумал граф, Брихин что-то такое рассказывал про своих нищих… или то были не нищие? Ему должно быть дьявольски больно держать перо, этому смешному человечку.

Патрик разрешающе махнул рукой, опять углубился в книгу. Ноблс с благодарностью присел на скамью в отдалении.

Довольно скоро граф привык разбирать и пространные изложения счетовода, и короткие фразы дяди. Вот запись от двадцать второго года в самом начале тома… «Колдингэм. Необратимо» . Твердый, уверенный, без наклона почерк Патрика Болтона, все буквы прописные. Дальше, в двадцать третьем, «Керр, два. Необратимо. Уплачено сто пятьдесят» , в двадцать четвертом – «Джорди Хепберн, Оливер Крозиер. Необратимо. Принято по семьдесят» . Все это перемежалось вполне миролюбивым «принято пятнадцать галлоуэев от Раутледжа» , «принято тридцать голов молочного скота от Грэма» , «выдано пять фунтов на увечье Нилу Крейгу», «принято четыре гостя, по сто на каждого» – если не знать, что это были финансовые результаты рейдов по ту сторону границы, из года в год, за осень-зиму каждого года больше всего. Здесь же были учтены доходы от продажи краденого скота на ярмарках в Джедбурге, Мелроузе, Карлайле, и немалые деньги текли в казну графа Босуэлла из Караульни Лиддела, лорд Болтон, по-видимому, был удачливый рейдер и рачительный хозяин. «Принято от Форстера… Робсона… Ридли… Чарлтонов… Милбурна». Принято, принято, принято. Где дважды, где трижды. Как видно, в иные хлебные места Болтон наведывался регулярно. О, что-то знакомое! «Принято Джоном Хепберном от Фенвиков» . Епископ нарисовался перед внутренним взором как живой – в седле и с джеддартом, правда, тогда он еще не был де-факто епископом, конечно… «Расход на дозор: пять фунтов черного пороху, фунт свинца, три десятка стрел для щеколды» – стрелы для щеколды поставили графа в тупик, он поднял голову, смахнул со лба светлую витую прядь, спросил у Синей шапки:

– А «необратимо», надо полагать?

– Да, – тихо отвечал тот.

– А суммы?

– Вира за кровь, полученная или данная жалобщикам.

– Что ж, видно, Керры стоят дороже наших… зачем же он это пишет? Это ведь прямое признание вины.

– Лорд Болтон, – отвечал печальный брауни, поблескивая умными глазками, – во всем любит порядок. А до книг никому, кроме меня, дела нет.

И потер пальцы на руках, при этом лицо его исказилось не болью, но воспоминанием о боли, а съехавший с запястья рукав рубахи обнажил старый, круглый шрам от ожога, похожий на печать… и Белокурый внезапно все понял. Болезнь тут была не при чем. Но с тем большим уважением он подумал о Ноблсе, способном теперь так чисто вести свои книги.

– Не стану спрашивать, мастер Ноблс, кто переломал тебе пальцы…

Джибби бросил на молодого лэрда взгляд, полный ужаса, и поник головой.

– Я… я сам…

– Сам? Будет, мастер Джибберт… я спрошу о другом: чего ты хочешь?

Ноблс медленно поднял голову, потом поднялся с лавки, потом, как показалось лэрду, попытался встать на колени, однако ноги не слушались, и он снова рухнул на скамью.

– Ваша милость…

– Чего ты хочешь, Джибберт Ноблс? – мягко повторил Белокурый. – Говори, пока я спрашиваю об этом.

И в голосе молодого графа показалась и заворочалась, как медведь на лежбище, такая сила, что Ноблсу стало не по себе уже не от страха. Он решился.

– Небольшой дом, ваша милость… совсем маленький. И кусок земли, где я смогу устроить сад.

Он выпалил это, как самое трепетное – на исповеди, темные глаза его блеснули мокрой галькой.

– И женщину, чтобы стала хозяйкой и родила тебе детей?

– Нет, не надо, – стушевался Ноблс. – Только сад. Я был женат, ваша светлость, это не по мне.

Белокурый откинулся в кресле, рассматривая человечка перед ним, корчившегося от страха пополам с надеждой. Когда-нибудь секрет Ноблса выйдет наружу, а сейчас им нужно договориться. Во власть страха он верил постольку-поскольку, значит, оставалась надежда. Всегда надежней, когда оба эти чувства идут голова к голове – и держат свою жертву накрепко.

– Ты получишь дом и кусок земли, – сказал он ошеломленному Джибберту. – И любую девушку, какую захочешь, в жены, – и после того, как Ноблс несколько минут пытался поверить своим ушам, спросил через паузу с холодным интересом. – Когда тебе размозжили кости, когда прижигали раны каленым железом, очень было больно, Джибберт Ноблс?

– Да, – отвечал тот, глядя на молодого графа, словно кролик на филина. – Очень, ваша милость…

– Ты благословишь эту боль, Джибберт, и будешь молить о ней, прежде чем отправишься путем Рамсея… если хоть одно слово из нашего разговора выйдет за стены моих покоев, если хоть одна страница из этих книг найдет своего читателя… ты понял меня, мастер Ноблс?

Александра Рамсея, друга и соперника, лорд Дуглас уморил голодом в подвалах Хермитейжа, продлевая пытку тем, что иногда передавал пленнику еду. Синий колпак смотрел на своего лэрда со смешанными чувствами ужаса и благоговения. Лорд Болтон спас Джибберта от односельчан, пытавшихся по наущению супруги Джиба изгнать из него дьявола – по случаю удачно подпалив селенье, Болтон развлечения ради вытащил Ноблса из пруда, искалеченного и наполовину захлебнувшегося, но он никогда, никогда не спрашивал счетовода о заветной мечте, полагая, что уже подарил ему все самое лучшее – жизнь. Ноблс поклонился Белокурому с глубоким почтением:

– Да, ваша светлость!

Граф Босуэлл брезгливо спихнул с края столешницы стопку расходных книг прошлых лет:

– Вот это все – в огонь, мастер Джибберт. И дай-ка мне последнюю…

При третьем Босуэлле бумаги Хермитейджа велись исключительно на денежном языке, никаких больше «необратимо» – придраться не к чему, хотя, по правде сказать, необратимостей от этого меньше не случалось.

Лорд Болтон и лорд Ролландстон играли в кости возле камина в большом зале, и Ролландстон преспокойно и постоянно проигрывал, как оно, впрочем, бывало почти всегда, когда сверху-сзади над их равно косматыми головами прозвучал ясный голос: