Леонид Бежин - Колокольчики Папагено

– Аборигены – это мы что ли? Наблюдатель.

– Меня он почему-то называл Жанна де Во и говорил при этом, что я – сама жизнь.

– Ну, это из Мопассана. Эрудит.

– И что теперь с этим вшивым эрудитом и наблюдателем делать?

– Плюнь и забудь. С этими лучше не связываться.

– Ну, хоть какую-нибудь гадость ему сделать я могу?

– Какую, подруга? – Лаура не возражала против гадостей, но их правильный выбор вызывал у нее сомнение.

– Да любую, – Жанна, наоборот, настаивала на том, что здесь и выбирать нечего, – но я должна отомстить. Не могу же я позволить, чтобы меня так опускали.

– Но ведь ты, согласись, отчасти заслужила. – Лаура уклончиво опустила глаза. – Ведь не зря сказано: не кради.

– С моей стороны это не кража. Это эмоциональное. Порыв.

– Нельзя в наше время жить одними эмоциями. Одними порывами. Ты не Жанна де Во, хоть тебя так и называют. К тому же тебе скоро тридцать.

– Ну и что? А хоть бы и пятьдесят. Договоримся: я ему отомщу и после этого стану благоразумной. Клянусь. Пусть это будет мой нулевой урок. – Под нулевым уроком Жанна подразумевала все то, ради чего нужно рано проснуться, чтобы потом, на следующий день, спать сколько захочется.

– У вас что, в школе часто нулевки были?

– Почти каждую неделю.

– Бедняга. Тогда понятно. Только я не очень-то верю, что ты станешь благоразумной.

– Не верь! – воскликнула Жанна, а затем повторила тихим, вкрадчивым голосом: – Не верь, но подскажи.

– Ладно, где он работает, твой наблюдатель? – Лаура достала из сумочки персиковую помаду и слегка намазала губы.

– В представительстве. – Жанна тем временем допила свой кофе.

– И кого представляет? – Лаура сомкнула губы, затем разомкнула их и тронула салфеткой.

– Не знаю. Кажется, самого себя. – Жанна тем временем допила свой кофе.

– Когда он возвращается домой?

– Вечером, как и все.

– Тогда вот что. – Лаура подозвала официанта, чтобы расплатиться. – Извини, я спешу. У меня урок, – шепнула она подруге с умоляющим жестом, означающим катастрофическую нехватку времени, и обратилась к официанту: – Счет, пожалуйста.

Жанна хотела произнести свою излюбленную фразу (ради этого заказать еще чашечку кофе), но вспомнила, что они не в Италии.

– А я как же? – спросила она, опасаясь, что он успеет получить от подруги нужный совет.

Но Лаура все держала в уме и тотчас вернулась к начатой фразе.

– Тогда вот что… – торопливо произнесла она, пока официант не вернулся со счетом. – Подстереги его и плесни чем-нибудь в лицо.

– Господи, чем еще? – Жанна невольно заслонила лицо ладонью.

– Чем положено в таких случаях. Или вымажи ему лицо паркетной мастикой. Или подговори бомжей, чтобы они его прессанули.

– Я одна не смогу. Ты мне поможешь?

– Извини, у меня урок, – повторила Лаура, то ли отказываясь ей помочь, то ли не успевая толком ответить.

– А каблук? – крикнула ей вдогонку Жанна.

– Починила, – огрызнулась подруга.

Все-таки Лаура – надо отдать ей должное – не отказалась, нет, а просто не успела тогда ответить. И когда Жанна ей на следующий день позвонила, с робкой, заискивающей надеждой напоминая о вчерашнем разговоре, та сразу сказала, что вечером будет свободна и готова ее сопровождать. Сопровождать на благое дело, на месть Шарлотты Корде.

«Какая еще там Шарлотта?» – недоверчиво спросила Жанна, заподозрив некий подвох (подруга была способна на мелкое иезуитство), но Лаура толком ей не ответила. Лишь наставительно произнесла, что, мол, книжки надо читать. «В гробу я их видала, эти книжки», – подумала Жанна, и напрасно: не следовало позволять себе такие мысли, поскольку книжки-то ей тогда и аукнулись… но об этом речь впереди.

Жанна заехала за подругой на своем испытанном кукурузнике (таковы марки всех автомобилей ниже «мерседеса»). Было по-летнему душно, воздух лиловел и сгущался маревом, как перед грозой. В кабине, не отделенной перегородкой от багажника, держался стойкий, приторный аромат роз, смешанный с запахом бензина и промасленной ветоши. Лаура обеспокоенно потянула носом, опасаясь, что разболится голова, и спросила, долго ли ей страдать за свое благородство. «Двадцать минут, если не застрянем», – ответила Жанна, поглядывая на нее со слегка высокомерной снисходительностью: голова у нее самой не болела никогда.

Обе устроились на переднем сиденье. Лаура опустила боковое стекло и стала обмахиваться снятой с головы жокейской кепкой (кепулей), защищавшей от солнца. Жанна завела мотор, кукурузник задрожал (затрепетал), они дернулись, несколько раз ткнулись в невидимое препятствие и поехали.

Лаура достала пузырек с какой-то жидкостью, но открывать не стала, а лишь поболтала им перед носом Жанны, внушая, что запаслась всем необходимым. Жанна в ответ тоже достала и тоже поболтала, ничего не внушая: пузырьки оказались одинаковые и ни на что серьезное не годные – только клопов морить.

– Ну и дуры же мы с тобой… – сказала Лаура, удовлетворенная тем, что может назвать дурой не только себя, но и свою подругу.

– Тут есть аптека неподалеку. Заедем? – жалобно предложила Жанна, как предлагают нечто заведомо ненужное и бесполезное.

– Тут и кладбище есть… тоже недалеко, – произнесла Лаура так, как на сцене произносят реплику в сторону, и с участливым вниманием обратилась к подруге: – Там все то же самое, в этих аптеках. Хорошей отравы не купишь. Одна надежда на бомжей.

Жанне на минуту стало страшно, даже в горле запершило, и она закашлялась.

– Может, не надо? Ни к чему все это?

– Что именно? – внятно спросила Лаура, тем самым требуя, чтобы Жанна называла вещи своими именами, а не пряталась за уклончивыми недомолвками.

– Ну, это, это… вся наша затея.

– Не наша, а твоя, если на то пошло… Тоже мне Шарлотта Корде. Слава в веках не для тебя.

– Жалко мне его, хоть он злой и противный.

– Англичанин-то твой? А себя не жалко? А он тебя пожалел, когда нанимал этого амбала?

– Нет, не пожалел. – Жанна была вынуждена признать очевидное.

– Вот и молчи, а то все испортишь. – Лаура и сама замолчала, словно сказанное ею было настолько значительным, что к нему ничего не добавишь.

После светофора, свернув в респектабельно-тихий, дремотно млеющий под липами переулок, Жанна притормозила. Кукурузник встал между черным «мерседесом» и оранжевым самосвалом, выглядевшим непристойно со своим приподнятым кузовом и грубыми, рельефно-рубчатыми шинами огромных колес, но терпимым, поскольку он вывозил мусор после дорогого ремонта.

– Здесь. – Жанна опустила глаза, чтобы не смотреть на то, что тысячу раз уже видела. – Из того подъезда он обычно выходит.