Нильс Хаген - С любовью. Ди Каприо

© Хаген Н., 2019

Никто не хотел лететь в Таиланд. Ни я, потому что – внеплановый «долбанный аудит» и «северный пушной зверёк», как говорят мои сотрудники. Ни Арита, но там всё ещё хуже – ей накануне подарили какой-то невероятно дорогой и навороченный крем для тела, «придающий коже необычайную гладкость и бархатистость», но у моей жены возникла аллергия на что-то в составе этого уникального крема – на какие-то энзимы или коэнзимы, и она вся, от макушки до пяток, покрылась пятнами. Аллерголог сказал, что это нарушение пигментации, и оно полностью пройдёт только месяца через три, не раньше. Представляете, какая трагедия? На пляж не выйдешь, новый купальник не наденешь…

И даже маленький Коля, он же Николай Нильсович Хаген, лететь в Таиланд не рвался – у него резались очередные, положенные в его два почти полных года зубы, и по этой причине он был мрачен, плаксив и вообще vemodig [1] Печальный, унылый. .

И хотя хмурый московский февраль, как ни один другой месяц года, располагал к поездке на берега тёплых морей, и все у нас в семье – и я, и моя прекрасная жена, и уж, конечно, маленький Николай Нильсович – обожали тропики, все эти пальмы, бунгало, навесы, коктейли, солнце и прочие прелести курортного туризма, но вот именно сейчас долгожданный отдых оказался совершенно не ко времени.

Однако билеты были давно куплены, пятизвёздочный отель на Пхукете оплачен, туда же должны были подтянуться наши друзья – большая компания с детьми, словом, ничего не оставалось делать, как отложить решение проблем на потом, закусить удила, затянуть ремни, собраться с силами и отправиться в аэропорт.

Всем нам – каждому по-своему, но тем не менее – требовалось так называемое «примирение с действительностью», но никто не знал, каким образом это самое примирение организовать. По крайней мере, до прибытия на Пхукет.

Вечно строящийся и перестраивающийся аэропорт Домодедово такому примирению тоже не способствовал. Здесь творилось нечто ужасное. Предыдущие пару дней погода не радовала, шли частые снегопады с сильным ветром, и, видимо, из-за отмены части рейсов в Домодедове случился, если выражаться журналистским языком, «локальный транспортный коллапс». Меня передёрнуло от недоброго предчувствия, и я посмотрел на Ариту. Лучше бы я этого не делал. Она сощурила глаза, как перед атакой, и стиснула мне руку.

– Милый, а почему мы летим не из Шереметьева? – с ледяным бешенством поинтересовалась Арита, недовольно осматривая разношёрстную толпу хаотично перемещающихся в пространстве пассажиров.

– Дорогая, – я постарался быть максимально любезным, – выбор аэропорта вылета не зависит от наших желаний. Так решил наш туроператор. Это как дождь или град. Просто прими это – и смирись.

Туроператора, к слову, выбирала сама Арита, но об этом я благоразумно умолчал.

– Не хочу смиряться, – капризно продолжала Арита. – Хочу Пина Коладу и на ручки…

– На учки! – с мамиными интонациями проныл из коляски Николай Нильсович. – На учки!

Я вздохнул. Сжал зубы. Взял сына на руки, жену под руку, поместил сложенную коляску поверх багажной тележки и, почувствовав себя одновременно многоруким богом далайна из романа российского фантаста Логинова и индуистским богом Шивой, отправился искать стойку регистрации.

Отпуск начался…

Толпа озверевших от ожидания пассажиров приняла нас в свои объятья и потащила через людские водовороты и омуты к информационному табло. Мне наступили на ногу, толкнули в бок, я оглох от разноязычного гомона и только покрепче прижимал к себе жену и сына, чтобы не потерять их в этом преддверии дантова ада.

– Может, вернёмся? – тихо и безнадёжно спросила Арита.

Я посмотрел сверху вниз в её полные вселенской тоски глаза, вспомнил кота из «Шрека» и уже собрался произнести необходимые в таком случае утешительные слова, как вдруг по всему Домодедову пронёсся отчаянный вопль какого-то малыша с верхней части эскалатора:

– Мама! Я покакал!

Арита шмыгнула носом. Николай Нильсович перестал хныкать и подхватил:

– Я покакай! Я покакай!

– Давай громко разговаривать по-английски, – тихо, но твёрдо сказала Арита, и я понял, что это не предложение и не просьба.

– Зачем? – спросил я, переходя на язык Шекспира.

– Чтобы нас принимали за иностранцев и уступали дорогу, – ответила она по-английски с неистребимым и таким трогательным в её случае русским акцентом.

– Но мы и так иностранцы. У нас датское гражданство.

Арита грустно усмехнулась:

– Здесь, – она обвела свободной рукой толпу, – главное казаться, а не быть. Так что говори громче, как будто ты датский болельщик на чемпионате мира!

Мы начали говорить громче. И это подействовало!

Одна из вечных загадок России для меня – непонятное преклонение перед всем иностранным, особенно западным. К китайцам, корейцам и японцам русские относятся немного снисходительно, смотрят на них словно свысока. А вот французы, англичане или голландцы в любом русском коллективе сразу становятся статусными людьми – к ним прислушиваются, с ними говорят уважительно, им уступают место. Как нам сейчас.

Конечно, не все пассажиры, застрявшие в Домодедове, были русскими, но их оказалось большинство, и мы практически без потерь добрались до очереди к стойкам регистрации. А дальше пришлось застрять надолго – большой самолёт предполагает большое количество пассажиров, а в Таиланд из Москвы летают только большие самолёты, такие как наш Аэробус 330–300 – настоящий воздушный дом, способный переместить четыреста с лишним человек на одиннадцать тысяч километров.

Впрочем, если бы все стоящие перед нами в очереди были дисциплинированными и вежливыми, регистрацию мы бы прошли гораздо быстрее. Но, в полном соответствии с русской поговоркой «в семье не без урода», нашлись таковые и в нашей очереди. Нашими «уродами» оказалась шайка белобрысых толстяков с одинаковыми фиолетовыми чемоданами, набитыми до отказа. Эти толстяки возникли откуда-то сбоку, бесцеремонно поднырнули под натянутые ремни ограждения и оказались впереди нас, вклинившись в очередь с таким видом, словно всегда тут стояли.

Всего их было пятеро: мощная дама лет шестидесяти, напоминающая снежную бабу, в платье и плетёной шляпке на абсолютно круглой голове; её дочь, похожая на мать как клон; муж дочери, почему-то тоже выглядящий как мужская версия тёщи и супруги, и двое сыновей – близнецы лет десяти-одиннадцати. Думаю, нет смысла пояснять, что и они в точности походили на всю родню – такие же толстые, розовые, с белёсыми ресничками вокруг маленьких круглых глазок того невыносимо противного, пошлого цвета, который художники именуют «прованский синий».