Николай Матвеев - 3

В самолёте я читал Мураками. А раньше, я не читал, ну то есть, вообще не читал, я считал это пустой тратой времени, я засыпал, по буквам бегая глазами, я даже не внимал, что я читаю. Я раньше думал, что кино смотреть полезнее и интереснее, особенно те фильмы, где летали в космос. И вот он – космос, почти рядом, всего-то чуть повыше, чем крылья, что несут меня по небу, навстречу Синему киту! И я смотрю в иллюминатор, и, кажется, что я почти что вижу звёзды, и кажется, что я потрогать их уже могу, и кажется, что жизнь – такой пустяк, когда над головой бриллианты звёзд. И я читал «Норвежский лес» когда устроился в гостинице, когда упало солнце где-то в фьордах. Почему я выбрал именно его, когда скитался по книжному магазину, выискивая книги о резьбе по дереву? Не знаю, наверно, так или иначе, я знал, что вдруг однажды полечу в Норвегию, к киту. Я начал верить в то, что звёзды могут сойтись, я начал верить в промысел и Великий замысел, мне кажется, что я даже начал верить в любовь. И кажется – а причём тут Норвегия?

Где-то, в прошлой жизни, мы обнимались в темноте кинотеатров, смотрели как целуются придуманные люди, с придуманными чувствами, конечно же. И мы возвращались домой и, между нами тоже что-то было, конечно же, иначе, для чего вся эта тысяча китов… но верили ли мы во что-то, верили ли мы в то, что между нами было? Верили ли мы в себя? И верили ли мы друг в друга?

Потом было утро, зябкое норвежское утро, тихое, словно из другого мира. Я взял билет до города Берген, сел в автобус и снова зачитался Мураками.

Двести четырнадцатый кит был из дуба, как мне утверждали, из самого сердца Норвегии. Тогда я не стал спрашивать где, по их мнению, находится то сердце. Сейчас же, я чётко вижу, что вот оно – сердце, это лесотундра, состоящая из берёзы, ольхи, дубов и сосен! Мне захотелось здесь остаться, выскочить из этого автобуса, сбежать во тьму лесов, стать деревом – берёзой или дубом. И может, рано или поздно, из моей древесины кто-то тоже вырежет кита! Быть может стоит перебраться сюда жить? Ещё тогда я получил твоё письмо по электронной почте. Ты в нём писала, что жизнь такая странная, ты в нём писала, что совсем не знаешь где я, что делаю и попросила что-нибудь тебе ответить, ведь так тоскливо смотреть на тучи, рвущие на части небеса и слушать не в наушниках на всю катушку песни. А я молчал, тебе я не ответил, я помню, что тогда как раз читал, как делать крепкие, надёжные курительные трубки. Теперь их покупают очень хорошо, за, между прочим, очень неплохие деньги.

Берген встретил меня дождём, будто мало мне было его в Петербурге. Я немного погулял по городу, под моросью, словно иглами колющей лицо, а к вечеру я пришёл в тот хостел, что забронировал ещё в Петербурге. Я грелся и читал, читал и грелся, потом появился мой сосед, забавный парень из Ирландии, мы с ним немного пообщались с помощью жестов и Google переводчика. Его звали Грэгори, он собирался объехать весь свет, зарабатывая на билет, в той стране, где будет жить. Грэгори был твёрдо уверен, что ему хватит его знаний, а знал он английский, как сварить суп с фрикадельками и как узнать время на часах. Он хотел угостить меня элем, но я не пил уже давно и, как-то даже не хотелось. И я не спал в ту ночь под резкий ирландский храп, чувствуя алкогольные пары, глядя, как дождь барабанит в стекло. А утром вдруг кончился дождь. Солнце, конечно, так и не появилось, но стало как-то веселее, что ли… Я ушёл, когда Грэгори ещё не проснулся, я оставил ему деревянный брелок в форме кораблика, что является эмблемой Петербурга, я вырезал его, пока ждал для китов сибирский кедр. Берген без дождя и Берген в дождь – это почти что одно и то же зрелище, разница только в сухости одежды. Я добрался до порта и пошёл к рыбацким корабликам, я обращался к капитанам с единственными двумя норвежскими словами «anskue hval», но все мотали головой, при этом кто-то улыбался, кто-то отмахивался рукой, а кто-то крутил у виска морщинистым указательным пальцем. И вот осталось только два кораблика, две капельки надежды, на первом мне не ответили вообще, а на втором я вдруг увидел голую женщину, совсем уже не молодую и, чувствуется, что совсем чужую, чужую даже для хозяина этой посудины, не то что для порта или даже города. Она спускалась по трапу, с бокалом в руке и что-то бормотала. Я не стал проситься на тот корабль, я развернулся и пошёл с причала прочь, что ж, в Норвегии есть ещё порты и причалы, вот хотя бы Буде или Вардё, хоть где-то, да я найду того, кто мне поможет встретиться с китом. Я шёл, понурив голову, пиная камушек, по улице, когда меня кто-то тронул за плечо, мне показалось тогда, что так за плечи трогают отцы. Мне показалось, хотя я этого не знал, как и не знал я своего отца. Мне говорила мама, что он был моряком и он погиб, спасая свой корабль. Быть может, я ей верил, ведь не было причин не верить. Ведь не было причин.

Я оглянулся, сквозь норвежский морок пурпурного дня, мне улыбался старичок. Лицо его в морщинах и бороздах времени, редкие серые волосы кудрявились, выглядывая из-под фуражки, которая, как кажется, пережила гораздо больше, чем одну войну.

– Hello! Excuse me, I heard you want to see the whale? – Сказал просоленным голосом дедушка.

– Yes I want it very much, – ответил я, наверно, вспомнив какой-то школьный диалог, заученный, рассказанный в каком-то классе.

– I can help you. Follow me. – Он просто развернулся и куда-то зашагал. Я пошёл за ним, мы возвращались в порт.

И мы пришли к тому кораблику, где мне никто не отвечал, а рядом покачивалось всё то же судно с голой женщиной на борту. Забавно, но когда я взглянул на него, по трапу вновь спускалась та самая дама, в халате, который то и дело распахивался от несильного, в общем-то ветра. Неприятная в своей естественности и вместе с тем, чем-то завораживающая картина. «Эй!» – окликнул меня старик, я вздрогнул, оторвался от этого зрелища и шагнул на борт кораблика по имени «Køye». Корабль был небольшой, где-то внизу урчал двигатель, в рубке, помимо штурвала, каких-то приборов, рубильников, компаса, кнопок и датчиков, стоял обеденный стол, прикрученный огромными болтами к полу, буфет у задней стенки, с засовами, наверное, чтобы во время качки из него ничего не выпало, и что-то бормотало радио, подвешенное над буфетом. На столе стоял электрический чайник, база которого тоже была прикручена к столу, так же, деревянная сахарница, полагаю, тоже прикрученная саморезом к столу, три подозрительно похожих на советские подстаканника, наверняка тоже как-то прикрепленных к столу и деревянный мини-бочонок, в котором лежали пакетики с чаем.

– We leave in an hour, – сказал капитан, когда я разглядывал причудливый контейнер для чая.

– Что? – переспросил я машинально, не очень поняв, что будет через час.

– Русский?! – Воскликнул дедушка с забавным акцентом, и лицо его озарилось, словно майское утро, а морщины, кажется даже разгладились.