О. Пильникова - Красный Яр. Это моя земля. Литературный путеводитель

Никого она ректору не сдавала. Куда там. Жалела, кормила. Студенты стали для тети Вали семьей, другой у нее не было. Муж погиб на богучанской трассе в конце семидесятых. Сорок лет тому, а до сих пор горюет. Рассказывать о том, что случилось на суровой зимней дороге, Валентина не любит. Не знает или не хочет. Вместо рассказа замирает на минуту, потом просит быть добрее. Уважает шоферов. Именно так, не водителей, а шоферов. В память о муже, как появилась возможность, села за руль.

– Ой, мужики смеялись, когда на занятия в ДОСААФ пришла. Тогда совсем не так учили, как сейчас. Машину собирали-разбирали. И чинили сами. Или на Водники ездили, один гараж на весь город. Туда еще попади – по большому блату. Спасибо, из деканата помогали.

Бывшие студенты бывшей коменде 5 5 Коменда – сленговое от «комендант общежития». Культовая фигура в жизни любого резидента общаги. От доброго нрава коменды зависело, будут ли удовлетворены базовые студенческие потребности: еда, секс и ночные прогулки. помогли купить первые «Жигули».

– И с нынешней машиной помогли. Да и вообще, грех жаловаться. – Разливает чай по тонким фарфоровым чашкам тетя Валя. – Не забывают. Тот, что пакетиками чайными торговал, теперь богатей, мне именную пенсию сделал. Благодарит, а я, куда деться, не знаю. Он из Минусинска, здесь тогда один-одинешенек, ему аппендицит вырезали еще на первом курсе, прямо из общежития забрали. Я с ним поехала, куда одного-то? Да кто бы ни поехал? Ребенок же совсем. Это он потом с пакетиками-то. Сначала цыпленок-цыпленок, напуганный, голодный.

Мне смешно и уютно от ее воспоминаний. Британский Андрюша стоически терпит проявления дружбы моей дочери. Настоящий кот: морда по циркулю, невозмутимый, что лондонский Тауэр, только в машине ездить не любит. В этом они с хозяйкой никак не сходятся. Андрюша у Валентины Захаровны появился семь лет назад, когда уехала Мидори.

– Юна подарила, – вздыхает тетя Валя и гладит мохнатую кучу высокомерия. Ее тонкой руки еле хватает поперек массивной холки Эндрю.

Юна и Мидори – самая любимая история тети Вали. Рано или поздно любой наш разговор сходится к далекой Мидори, девочке, изменившей Валину жизнь.

В двухтысячном году в универе на горе открыли Японский центр:

– Не поймешь, не то клуб, не то библиотека, – в четвертом корпусе внизу, рядом со столовой. Я тогда в главном здании работала, часто в столовой бывала. Ну и подружилась там с японочкой. Славная такая, маленькая, аккуратная. По-русски понимала немного, но старалась выучить. Смешно так, у них же звука «л» нету, так и называла меня Варя-сан. Я ей разрешала. Остальные-то полностью обращались, с отчеством, а ей сложно.

Юну в Красноярск привез муж, выпускник красноярского мединститута. По программе обмена поехал на стажировку в Медицинскую школу университета Канадзавы, где они и познакомились. По окончании стажировки начинающему нейрохирургу предложили контракт дома. Юна, хоть и боялась загадочной снежной Сибири, приехала с мужем. Педагогическое образование и отличный английский пришлись кстати: на волне очередного потепления русско-японских отношений 6 6 Идея создания центра японской культуры в КГУ впервые была озвучена во время встречи премьер-министра Японии Рютаро Хасимото и президента России Б. Н. Ельцина в Красноярске в 1997 году. Японский центр СФУ успешно работает и сейчас, правда в другом корпусе. в КГУ на японский язык сделали ставку, специалистов отчаянно не хватало.

Скромную почтительную Юну в универе уважали, но держались на расстоянии. По-настоящему сблизиться девушке удалось лишь с Валентиной. Как пожилая сибирская женщина понимала молодую японку, о чем они говорили часами в пустом Японском центре? Наверное, сердце, которое ищет заботы, и сердце, которое жаждет ее подарить, говорят на каком-то своем языке. Юнин муж Юрий (о как, повезло, что ни одной «л» нет) сутками пропадал между медом и краевой больницей. Юна гордилась Юрием, не сетовала на одиночество в чужом городе. Красноярска Юна побаивалась, хотя окрестности универа полюбила. По субботам, когда Юрий дежурил в больнице, Юна с тетей Валей гуляли по лесным тропинкам – до самого Удачного или наверх, к Николаевской сопке. Иногда им навстречу попадались запыхавшиеся, краснощекие от колючего осеннего морозца студенты.

– Куда они бегут по лесу? – удивлялась Юна.

Тетя Валя смеясь ей рассказывала, что это у студентов физкультура такая, спортивное ориентирование называется – когда носишься по лесу с картой десятилетней давности и ищешь контрольную точку у давно пересохшего ручья за давно обвалившимся валом. Юне нравилось в лесу в любую погоду, и чем ближе к зиме, тем больше восхищало японку сибирское природное спокойствие. Вот дорожки в лесу прихватило первыми заморозками, насыпь из влажной сосновой хвои хрустит под ногами, воздух как стекло – звенит и отражает яркое сибирское солнце. Вот те же дорожки укрыло плотным снежным настом, что не растает до самой весны. «Почему Сибирь называют суровой? – возмущалась Юна. – Здесь столько солнца!» Зимнее солнце радовало ее особенно. В морозный день оно множится бесконечностью крошечных серебряных солнц отовсюду – с покатых сугробов, с заснеженных крыш, с подернутых изморозью веток деревьев. Кажется, студеное солнце брызжет из нутра Красноярска.

В две тысячи третьем родилась Мидори. По общему решению, Юна с ребенком перебрались из общежития мединститута к Валентине – той как раз дали двушку на Копылова в счет снесенного дома. Юрий заметно продвинулся в своей нейрохирургии, готовился к защите кандидатской, и ему, несмотря на молодость, прочили кафедру в меде. Тетя Валя, не испытавшая материнства, вдруг стала настоящей бабушкой, самозабвенной и неугомонной. Ночами баюкала беспокойную Мидори, днем покоряла марафонские дистанции с коляской, терла яблоки, кипятила пеленки – в общем, действовала в строгом соответствии с должностной инструкцией бабушки без перерывов и выходных. С обычными должностными инструкциями пришлось расстаться: совмещать заботу о внучке и работу у тети Вали не получалось. Шутка ли, семьдесят лет, хоть и не задумывалась о возрасте никогда. Благодарная Юна давала частные уроки японского, на полставки вернулась в универ. На заработанное покупала в дом новую посуду, электроприборы, бытовые мелочи.

– Вот и этот сервиз ее, Юнин. – Нежно погладила фарфоровое пузо чайника Валентина. – Попросила кого-то прямо из Японии отправить. Настоящий фарфор. Вот, смотри, на свету прозрачный. – Тетя Валя взяла невесомую чашку, поднесла к лампе над столом, плотная с виду фарфоровая стенка правда пропускала свет. – Одной чашки не хватает. Мидори в первый день разбила, думала, это для кукол. Испугалась сама, заплакала. Зовет меня, мол, Варя-сан, извини. А я стою, растерялась, и чашку жалко, и ее, непутевую. – На этих словах, как и рассказывая о муже, Валентина замирает. На морщинистом лице разом проступают и грусть, и надежда, и мечты – сквозь плотную накипь прожитых лет пробивается сама жизнь, пульсирующая, тревожная, полная задумчивого вчера и таинственного завтра.