Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

Среди знакомых Максима был Юрчик, умевший читать мысли. Конечно, самые простые, лежащие на языке. Например, если к нему обращался кто-то из посторонних, он точно называл имя. И не Миша, Петя, Коля – таких имен пруд пруди, но Рудольф или, допустим, Клавдий.

Они играли в пристенок рядом со своим подъездом. Подошел мужчина.

– Я ищу пятый дом по Пушкарке. Как будто здесь, но не вижу указателя.

– А кто вам нужен, – отозвался Юрчик, – вот она, Пушкарка. Пятый через три дома. Да вы, небось, к собирателю. Он в первом подъезде. Как зайдете, сразу налево. Дверь обита мешковиной, одна такая.

Мужчина повернулся уйти, но неожиданная мысль его удержала.

– Как ты догадался?

– Не догадался, а знаю. Вы Рудольф.

Максим никогда не слышал этого имени. Из имен редких он знал Альберта, Марка и Вороха. Марк, решил он, собирает марки, потому так и прозвали. Оказалось, это настоящее имя, не кличка. А Ворох был отец Захара, он носил двойное имя – Ворох Борохович, но просил называть его Борис Борисыч, потому что так проще.

Мужчина пораженно застыл.

– Да, Рудольф, Рудольф Викентьевич. Но откуда ты… – Он не договорил.

– Вы идите, он вас ждет.

У собирателя был шкаф с альбомами, а в них старинные монеты и медали. Если кто-то из ребят случайно находил монету, они всей гурьбой шли к Павлу Антоновичу. Тот поил их чаем и рассказывал всякие истории, прежде чем положить находку в альбом. Максим считал, что Земля прячет и перерабатывает брошенные вещи, как корова сено. Все, что остается от людей, надо же куда-то девать. Она и принимает, отрыгивая не вещи, а вещество. Монеты и медали сделаны из серебра и бронзы, которые почти бессмертны. Земля выталкивает их на поверхность, так как не может дать новую форму. Тогда уснувшее вместе с ними время просыпается, особенно если потереть его куском замши.

– Как у тебя получается? – подступил Максим к Юрчику.

– Хочешь научиться?

– Да нет, – смутился тот.

– Не ври, вижу, что хочешь.

– Так ты видишь или слышишь?

– Скорее слышу, но это не голос. Сами слова себя произносят немыми губами. У тебя бабушка портниха?

– Портниха, ты же знаешь.

– Вот, потому и не сможешь.

– Чего не смогу?

– Научиться. Моя лечила людей, знала травы. Это передается.

Максим стоял у борта вполоборота к воде. Но смотрел не на воду. Над ящиком с бухтой каната висел спасательный круг с надписью «Роза Люксембург». Краска стыда покрывала его до ушей. Какая роза, роза – цветок. Мальчишка умел читать мысли, как Юрчик, поэтому сразу раскусил Максима. Почему Люксембург, надо будет спросить у кочегара, когда он выйдет наверх. Мысли, как слепые, натыкались друг на друга. Он подошел к бачку, чтобы не стоять на месте. Тяжелая кружка была прикована цепью к петле. Пить он не хотел, налил чуть-чуть и медленно цедил через край, будто бы занятый делом. Спустился вниз и долго ворочался на досках скамейки.

Утром пароход причалил к пристани в виду какой-то деревни. Женщины в стеганых безрукавках волокли по сходням пузатые мешки. Верхние края были стянуты суровой нитью, головки репчатого лука глядели в просвет. Они уселись низко рядом со своими мешками. Пароход отвалил. Разложили снедь на газете: хлеб, сало и кольца лука, которые макали в кристаллы каменной соли. Максим ушел на нос парохода, глотая голодную слюну.

Река то ли стояла, то ли плыла неслышно в отлогих берегах. Утренняя прохладная дымка укрывала деревню. Лишь купола церквей создавали равнину. Он смотрел и, не думая ни о чем, запоминал Среднюю Русь, доставшуюся ему от прошлого века, соломенную, уходящую вдаль, на плоской земле у медленной воды. Постепенно туман растворялся, открывая лицо деревень. Первый раз в жизни увидел живое и невредимое селение, очень бедное – огороды, посадки, темные избы. Его город стоял, искромсанный снарядами и бомбами. Немец пришел за землей, город ему был не нужен, он хотел зарыть его в землю, как ненужную и вредную вещь, а землю превратить в перину и нежить на ней своих детей и жен. Но разбился о город, который стоял высоко над землей.

Последняя пристань оказалась во второй половине дня. Их свели на берег. Молодая женщина в пионерском галстуке построила ребят в колонну. Шли по песку. Это был город, двухэтажный, старинный, кирпичный. Максим, одолевая подступавшую слабость, вглядывался в него, стараясь почувствовать целое. Как хорошо смотрелись его окна и стены, выложенные не вглухую, а с рельефными выступами и карнизами.

В лагере их развернули уже в линейку. Старшая вожатая обратилась с приветствием. Она была молода и красива и, главное, заранее всех любила. Когда взрослый разговаривает с ребенком, он взрослый, когда с детьми, с которыми еще только знакомится, он товарищ.

«Вы, наверно, устали и проголодались?» Линейка ответила: «Нет!» И Максима кольнуло в сердце. Он подумал, что слитный звук ребят, подхватив вожатую, отнесет ее в сторону. Но женская улыбка, слегка покачнувшись, устояла. «Не будем нарушать порядок, вдруг кто-то из вас хочет сесть за стол, но почему-то молчит». Она попала в точку. Сытый голодного не разумеет.

Он ел рисовую молочную кашу с красной икрой. Икры было много, не меньше самой каши – белое с оранжевым. Да, цвет был именно такой, яркий, но и нежный, как сама икра. Некоторые дети отказывались и отдавали ему. Он удивлялся, смутно догадываясь, что она выше той колбасы и даже пахучего шоколада. И бостон не стоял с ней вровень, а что могло стоять, он не знал. Может быть, креп-жоржет.

Студентом Максим водил дружбу с приезжим таджиком. Тот бросил учебу стал вольным человеком и жил шабашкой. По выходным он брал с собой Максима в напарники. Вместе чистили низкие подвалы пятиэтажек, которые время от времени наполнялись грязевыми ливнями, носили раствор для стяжек, откапывали кабели высокого напряжения. Иногда Файзу, так звали парня, хотя Максим говорил ему Фай и тот легко принимал, иногда ему удавалось получить работу у богатого дачника. Фай взваливал на Максима все самое трудное и тяжелое, но и отстегивал, а получив деньги с заказчика, варил плов.

Он делал это с большой любовью. В угловом помещении, которое ему отвела какая-то контора, где он числился сторожем, плавали удивительные запахи и дымы.

– Режу мясо, душа отдыхает, – говорил он.

Восточный человек, думал про себя Максим. Промывать рис, чистить овощи, отмерять специи – можно ли во всем этом находить удовольствие. Стряпню и кухню он в мыслях соединял с женщиной. Если готовил сам, то не очень вникая и с большой неохотой. Чистка и варка, мытье посуды ощущались им потерей времени. Приготовил себе обед, тут же и съел. Труд твой стал невидимкой.

Время мужчины всегда отливается в крупные вещи – дома, мосты, дороги, станки и машины. Время женщины течет привычно и незаметно, как ручей в кустах, порхание птиц и даже однообразно ровный стрекот кузнечиков. Фай, однако, был крепкий упругий малый с шапкой черных волос на голове. Волосы его росли не в длину, а в гущу, поэтому шапка становилась все шире. Сама природа предназначила его к тому, чтобы приводить в движение крупное и тяжелое вещество, никак не морковь с отборным рисом, изюмом, сливами и кусочками мяса.