Сергей Масленников - Ядро и Окрестность

Максим вспомнил потерянную мысль.

– Война видит ночью не сама по себе, а с помощью заводских приборов.

– Вот видишь, сделано на заводах по чертежам и схемам. Солдат упирается в свое ремесло не по бумаге.

– Сделать легче, чем знать что.

– Не что, а как, – поправил Костя.

– На первом месте что , и только потом как. Разница между войной и миром в том и состоит. Он ищет и, пока не найдет, не успокоится. Получив, позовет войну. Она для мира как палочка-выручалочка.

– А смысл поиска?

– Знание, мы ведь о нем говорим.

– Знание чего? – Костя слегка повысил голос, теряя терпение.

– Как чего! Пути. Он только этим и занят, правда, не сразу. Сначала понимание лежит на самом виду, вот как сейчас. Каждому ясно, что надо делать. Война принесла разруху, значит, впереди восстановление.

– А дальше?

– Развитие.

– Куда, в какую сторону?

– Это же не перекресток дорог, как в сказке. Время покажет.

– Хочешь сказать, что слабое место само притянет внимание?

– Да, притянет. Мир производит вещи, каждая из них требует для себя пространства. Вещей становится все больше – оно не пускает.

– Возьми да отодвинь.

– Мяч может лопнуть.

– Новая порция вещей всегда найдет уголок.

– Именно уголок, все более тесный. Вместо сахара – сахарин, хлеб наполовину искусственный, не масло, а маргарин. Мир пользуется лишь тем пространством, которое ему отвела война. Другого нет. Всюду границы, попробуй переступи.

– Пусть твои вещи не размножаются.

– Тогда не будет развития. Страна отстанет. Ей навяжут войну.

– Это и есть его знание?

– Да, он перестает вмещать, расходится по швам, утрамбовывает лишние вещи. Те принимают уродливый вид.

– Эрзац-сахар, желудевый кофе, – проговорил Костя тихо, – но почему сразу война?

– Не сразу, просто подделок и заменителей становится все больше, и тогда от производства вещей переходят к материалу, из которого отливают войну Смахнет паутину границ. Германия обретет наконец простор. Каждый немец сможет со вкусом устроиться на Востоке.

Костя хотел возразить, но вместо этого сказал:

– Наш мир совсем другой, Россия не Германия.

– Потому и пропустила немцев до Сталинграда. Сейчас у нее внутри сердечник.

– Что это еще такое?

– Заводы, выпускающие пушки и танки. Они придают ей устойчивость, как груз, пришитый к меху.

– Жошка?

– Угадал. Но тут другая беда. К грузу нужно пространство. Они составлены в пару. Мех стелется по горизонталям. Свинец скользит вдоль нити, натянутой между верхом и низом. У России горизонталей мало из-за узкого пространства.

Костя разинул рот:

– Как же так! Посмотри на карту, шестая часть суши.

– Вот в этом все и дело. У нетронутого пространства все горизонтали перепутаны, по ним нельзя взбираться, как белка по ветвям, собирая шишки. Это как сундук с неизвестным веществом. Открой крышку – ее еще надо с большой натугой отвалить. Что найдешь? И как добудешь увиденное? Пространство ли это? Нечего удивляться тому, что плохо живем, будто бы владея горой алмазов. Мы отнесены в смешанную область, где небо едва отделено от земли. Над ней плавают туманы, различить нужное нелегко.

– Скудное?

– Нет, скорее трудное, трава пополам с песком, летом на ней растут камни, до золота копать и копать, вода должна отстояться. Одним словом, все впереслой. Привести в порядок и отделить доброе от пустого – вот что предстоит.

– Германия повержена, – не утерпел Костя.

– И волки дохнут с голоду. Немцы пойдут на поправку, заживут лучше нашего, потому что за ними просеянное и отцеженное пространство. У нас жизненное нечеткое, у них смертное регулярное. Они пришли сюда за нашим. Как и всегда, смерть ведет охоту, лежит в засаде, набрасывается, не предупредив. Ей нужна плоть. К оплате предъявляет знание.

– Твой мир неужели только ищет, готовит и призывает войну?

– У него есть свое Что, но этого мало. Мы обитаем на вертикали, – продолжал Максим, – шишки на ней не растут. По такому грузу, который удалось собрать, нужно как можно шире раскинуть ветви. Тогда Россия станет деревом жизни.

– Как ты обозначишь Что, принадлежащее войне?

Максим задумался. Костя смотрел в прицел. Если уж не назвать, то, по крайней мере, нащупать. Он поднял к нему лицо. Один Костин глаз был прищурен, другой широко открыт.

– Я же сказал, у нее нет Что, а только Как. Лучше всего у нее получаются мгновенные и сильные действия, так как сама она тяжела и громоздка. Быстрые, если смотрят на войну во все глаза. Но такие требуют большого ума.

– Это какие же?

– Чем ближе к жизни, тем медленнее, на войне – действия постоянно бегущие, неуловимые.

– Значит, близкие к смерти быстрее?

– Она же не стоит на месте. Чтобы ее одолеть, нужны вещи, одаренные высокой скоростью.

– Миру ее не хватает?

– Он накапливает форму, а те не складываются. Возьми пулемет. Напоминает станок тем, что выдает серию – тра-та-та. Но пули пронзают пространство, а станочная стружка ложится на пол. Гильзы и пули одинаковые.

– Пусть серия, – возразил Костя, – но впереди вертящийся круг боя.

Костя собирался с духом. Он отчетливо видел свою мысль, но ему хотелось, чтобы и Максим ее тоже увидел. Приближение мысли чувствуется задолго до слов. Некоторые обещают много нового, но, притянув слово, делаются самыми обычными и даже, если как следует вникнуть, хорошо известными. Для немногих, наоборот, слово служит оправой.

– Солдат бежит? – начал он с вопроса.

– Бежит, – подтвердил Максим. – Каждый шаг одинаков, на то и ноги.

– Споткнется, возьмет в сторону, упадет наземь, ноги только напоминают машину, зато станок, который на заводе, стоит мертво, тяжелый да еще болтами закреплен на основании. Думаешь зачем? Все должно быть ровно, – ответил он сам себе, – все детали – близнецы. У солдата же не так – каждый выстрел ложится в свою цель, все тра-та-та разные, на бегу перехватывает ногами новую землю. Что-то в ней есть другое, какая-то черта, которая может изменить все. Сам солдат не всегда замечает то малое и густое, что его обступает, но тело видит, оно старше своей души. Душа идет на сближение с немцем. Тело ее несет. Ему нельзя оступиться, неловко упасть, пропустить осколок или пулю.

– Свою пулю ты не услышишь – восемьсот метров в секунду.

– А чутье? Бегущий в цепи часто не знает, почему отклонился вправо или влево. Слышит лишь свист там, где был мгновение назад.

– Почему тогда большая часть красноармейцев полегла?

– Погибали молодые и необстрелянные. Ни выучки, ни чутья. И сколько он бежит? Двадцать метров, пятьдесят, сто? – Костя отвел глаза. Он шевелил умом. – Сто метров подряд не пробежит – снимут.

– Или наступит на мину, – подхватил Максим, – проволоку.